Сад (переработанное)

Раньше у него было три заботы: годовой отчет, план на новый год и проверка всхожести семян, — оставалось достаточно времени для поездок в город, где он помогал жене продавать на базаре свинину. После базара они отправлялись в магазин и придирчиво выбирали или крепдешин на платье, или бостон на костюм, или драп на пальто. По субботам ездили на пельмени к городским друзьям. Там садились за «пульку»; с жаром и азартом кидали карты на стол; дымили дорогими папиросами; в короткие перерывы пили крепкий чай, проглатывали по куску торта или грызли яблоки, не замечая ни вкуса, ни аромата. На карточном столе росли строчки цифровых записей, в пепельницах и чайных блюдцах громоздились окурки, под потолком клубились, опускаясь все ниже и ниже, тучи сизого табачного дыма, и лица игроков постепенно становились такими синими, что они походили на утопленников. Утром друзья проветривали комнату, опрокидывали по стопке, выпивали по стакану кофе и, осовевшие до одури, снова брались за карты. Игру заканчивали поздним вечером. И все это почему-то называлось «культурным отдыхом».

Чесноков почти всегда оставался в проигрыше. Но он не жалел об этом, надеясь на фарт в будущем.

Весна разлучала друзей. Скучая по обильной и сытной еде и особенно по картам, они ждали наступления зимы. Вот и сейчас Чесноков уже готовился к приему гостей. С помощью соседей он зарезал откормленную свинью и опалил на большом костре, разведенном в пустом огороде. Черная туша лежала возле огня на соломе. Игнат Гурьянович гладил ее раскаленным ломом, отчего поджаренная кожа становилась еще чернее. В это время, отыскав Чеснокова по смрадному запаху, растекавшемуся из огорода, пришел Огнев.

— Смолите? — намекнул на то, что свиные кожи полагается сдавать в Заготживсырье.

— Люблю домашние окорока! — объяснил Чесноков. — А без шкуры тут не обойдешься.

Игнат Гурьянович положил остывший лом, отхватил ножом черное, свернувшееся в трубочку, как подпаленная береста, свиное ухо и, разрезая на части, начал угощать всех у костра. Огнев отказался. Чеснокову это не понравилось, и он, жуя поджаренный хрящик, намеренно причмокивал:

— Вкусненько! Даже очень!..

Тушу полили горячей водой, обложили соломой, а потом сели на нее верхом.

— Пусть попреет, — сказал Игнат, — лучше отстружится грязь. Кожа будет как восковая!

Сидя на туше, Чесноков спросил Огнева:

— Дело есть ко мне или так зашли?

— Есть одна просьба, — ответил Никита Родионович, — но я лучше вечерком загляну.

Вечер Чесноков провел в лаборатории. Сидя за письменным столом и разглаживая подушечками пальцев мелкие складочки на лбу, он мысленно спрашивал себя: о чем Огнев заведет разговор? О севообороте или еще о чем-либо другом? Ясно одно — предстоит какая-то дополнительная нагрузка. Удастся ли отбояриться?..

Огнев сел на табуретку у стола, глянул на Чеснокова. Какое у него постное да усталое лицо! От замызганных стеганых брюк и старых валенок пахло паленой щетиной… О деле Никита Родионович заговорил не сразу, вначале спросил, много ли нынче работы на участке.

— У меня всегда вот так! — Чесноков провел ладонью над головой, начинавшей лысеть с макушки, а потом указал на столы, заваленные мешочками с зерном: — Все это надо обработать, записать. А на носу — годовой отчет.

— Когда работы много, тогда и жить веселее, — заОгнев, — А когда мало — можно с тоски завянуть.

— Работа работе рознь. В нашем деле недолго и умственное переутомление получить. Головная боль, порошки, микстуры…

— Об этом лучше не думать.

— Думы сами приходят, нас не спрашивают. Ведь мы, агрономы, из года в год работаем без настоящего отдыха. Другие в хорошую летнюю пору ездят в Крым, в Сочи, теперь вот еще на Рижское взморье…

Не повезло Глядену с агрономом. Совсем не повезло. Отовсюду слышно: агрономы — всему новому закоперщики! Инициаторы! Беспокойные люди! А этот— как замшелый пень. Но другого пока что нет, — значит, надо этого растормошить.

— У меня просьба, — заговорил Никита Родионович с такой непреклонной настойчивостью, при которой трудно ответить отказом. — Помогите комсомольцам. Прочитайте лекции по агротехнике. Раза два в месяц. Не больше. Старшей в группе — Вера Дорогина.

— Слышал… — буркнул Чесноков и поморщился. — Кто же еще затеет… кроме нее. Там старик подогревает…

В душе он обругал Дорогина, — давняя неприязнь не давала покоя.