Сад (переработанное)

— Правильно ругаешься! Козы — вредительницы огородов и садов!

Проглотив последнюю смешинку, Мотя, стараясь казаться степенной, провела тыльной стороной ладони по губам, влажным от яблочного сока, и спросила подругу — всегда ли она со счета угощает гостей яблоками? Может, весь урожай в саду пересчитала поштучно?

Попросив не дурачиться, Вера рассказала, зачем она положила эти яблоки на стол.

— Дошло. Дошло! — замахала руками Мотя. — Выходит, науке ущерб нанесла! Но я нечаянно. — Бросилась к Вере и обняла ее. — Не сердись, подружка, из-за пустяка. Для науки ты можешь записать: яблоко сладкое! Я привередливая: кислое не стала бы есть.

Помолчав, Мотя покачала головой.

— Коза у тебя последний раз в саду. Завтра уезжаем из Глядена. Все подружки. Забалуев кричит, справок на паспорта не дает. Все равно убежим! — Она повернулась к ватнику, что висел на вешалке, достала из кармана блокнотик и положила на стол, поверх тетради с вырезками. — Тут про коноплю все записано, как ты просила: про все делянки. Полный тебе отчет, чтобы не поминала лихом. Завтра прочтешь. Завтра.

Пока грелась вода в чайнике, девушки сидели на скамейке перед печкой. Мотя рассказывала:

— Подружки тоже собирались к тебе на прощанье, да стирку затеяли. А Семка, ты знаешь, уже в городе.

— В клубе не ко двору пришелся? А Лиза как?

— С ним. Куда муж, туда и жена! Квартиру им обещают.

— Понастроили там квартир — ждут вас не дождутся!

— Мы — в общежитие, к нашим деревенским девчонкам. Семка — получит от заводского клуба. А может, махнет на курорт. Там, говорит, баянисты — в штате. Служащие! По утрам играют на физкультурной зарядке, а по вечерам — танцы. Будет наша Лизка павой похаживать! Даже завидки берут…

Вера перестала поддерживать разговор, и Мотя тоже на время замолчала.

После ужина девушки в обнимку улеглись на кровать. Мотя заговорила шепотом:

— Скажи напоследок: у тебя опять из-за этого Бабкина сердце ноет?

— Как «опять»? Я ведь никогда…

— Так я тебе и поверю! «Никогда раньше». А теперь шибко любишь? Ну, скажи.

— Не допытывайся. Я сама не знаю…

— Значит, любишь!.. А он-то, наверно, уже другую нашел? Неужели будет ждать? На ногу ты верткая, а на думы неповоротливая…

Мотя вскоре заснула, крепко и сладко, как ребенок. Вера чуть не всю ночь пролежала с открытыми глазами. Только перед утром сон сморил ее. От стены несло холодом. А девушке казалось — от студеной воды зябнет тело. Она пытается вынырнуть и не может. На счастье, попала в руки веревка, спущенная со скалы. Вершина — далеко в небе. Бабий камешек! Над обрывом стоит сосенка, качает волосатой головой и смеется: «Зачем ты бросилась в реку?.. Подумаешь, тоже любовь!..» Вера кричит: «Чем я виновата? Все неладно повернулось… А я жить хочу…» Она пытается по веревке взобраться на отвесный берег, но пряди, одна за другой, рвутся, как водоросли. Неужели не выдержат? Еще бы немножко. Еще…

В комнате посветлело. Открыв глаза, Мотя вскочила с постели:

— Ой, проспали!

Вера, тяжело дыша, села на кровати, боязливо посмотрела вокруг себя, потерла виски.

— Приснилось тебе что-то? Страшное, ага? — приставала любопытная Мотя.

Подруга не ответила. Ну и не надо. Пусть одна переживает…

Мороз навел на окнах первые, еще легкие, узоры. В доме было прохладно. Придя в себя, Вера бросилась к печке. Как всегда, у нее припасены сухие дрова. Через полчаса сварится картошка, вскипит чай.

Но Мотя заторопилась домой. Ей хотелось уйти раньше, чем подружка обнаружит то, что она дописала в ее тетрадь, напомнив о ласковом прозвище, которое Вера в тот зимний вечер сама дала Васе Бабкину. Сейчас, чего доброго, еще больше расстроится. А уговаривать нет интереса. Пусть посматривает на свой локоть: близок, да не укусишь. Осталась на бобах! Успокоится — приедет в город…

Мотя быстро умылась, надела свою стеганую ватнушку. Вера накинула полушубок на плечи. И они вышли на крыльцо.

Яблони стояли, опушенные белой хвоей богатого инея, а над ними висела по-утреннему лиловая дымка.

— Мотька! Красота-то какая! — встрепенулась Вера. — Как в то утро березки в поле! Помнишь?

— Стоит память пустяками забивать! Размохнатились от первого мороза. Принесла его нелегкая ни раньше ни после.

— Он и так ранний, — Вера пристально взглянула на сад. — Снегу мало: шуба тонкая, ненадежная.

— А от моей одежки мороз совсем не отскакивает. Побегу скорее.

Подруги поцеловались.

— Пожелай мне, чего себе желаешь, — попросила Мотя.

— Даже не знаю… — пожала плечами Вера.

— Не обманывай. Я тебя насквозь вижу. И желаю тебе скорее… к дубу перебраться.

— Дуб у нас дома у калитки растет. Папа приедет— переберемся в село.

— Ну и скрытная!.. Поживем — увидим. Приезжай в гости. Адрес я пришлю…

Вера проводила подругу грустным взглядом, помахала на прощанье, когда та оглянулась последний раз, и, зябко ежась, вбежала в дом. Подула на руки, отогревая их, и пошла к столу, чтобы сделать запись об этом первом и таком неожиданном морозе.

Приподняв блокнотик Моти, чтобы отложить его, до поры до времени, в сторону, она увидела те три строчки, и жаркая волна хлынула к ее щекам.