Сад (переработанное)

— А Чесноков ухмыляется, — продолжала Вера, — и рассказывает своим дружкам: «Посмотрели бы вы, какие веревки получились из этой хваленой конопли — рвутся, как нитки! Годится она только собакам на подстилку!» А я чувствую, что это он с забалуевского голоса несет.

Отец тронул плечо дочери.

— Не вдруг они удаются, опыты-то… Два урожая — очень трудно… А ты не унывай… По-другому повертывай…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Отшумело короткое сибирское лето, уступило место осени. Дни начинались ленивым, седым от инея рассветом: травы, кусты и деревья сутулились под густым покрывалом из снежной пыльцы. Листва становилась жесткой и, растревоженная ветром, уже не шелестела, а ворчала строптиво и злобно. В чистом небе появлялось озабоченное солнце и раскаляло ее, постепенно превращая в золото. А непутевый ветер, налетая порывами, обрывал листья, торопился раздеть принаряженные деревья. Первыми ему поддались тополя, вслед за ними оголились вершинки белокорых берез. На их тонких ветках покачивались бурые сережки — зимнее лакомство тетеревов.

Беспокойно стало на душе у охотника. Все чаще и чаще Дорогин снимал ружье, висевшее на косульих рогах над кроватью, и смахивал пыль мягкой тряпочкой.

Однажды Вера, войдя в дом, застала отца за этим делом. Он поспешно объяснил:

— Смотрю, не появилась ли ржавчина…

— Я протирала стволы недавно. Волосяным ежиком.

— Ты?! Вот не знал! Раньше ты и в руки не брала. Я думал, боишься…

Да, было время, Вера действительно побаивалась ружья. Когда отец стрелял в цель — она вздрагивала. От поездок на охоту отговаривала: «Хватит за птичками гоняться. Не молодой, простудиться недолго…» А два года назад, оставшись одна в саду, впервые сняла двустволку со стены, вышла на крыльцо и выстрелила в воздух. Толчок в плечо не испугал, пороховой дым показался приятным.

«И в цель стрелять, наверно, нетрудно? Занимаются же девушки охотничьим промыслом… А хорошо — зимой на лыжах, в руках — ружье, за спиной — убитый заяц. Русак. Большой, как тот… Заяц! — мысленно повторила Вера. — И чего это я опять про зайца?..»

Она все чаще и чаще брали в руки отцовское ружье, рассматривала простенькую гравировку на замках, проводила рукой по ореховой ложе: «У Васи, однако, такое же?..»

Сейчас она протянула руку за ружьем:

— Дай выстрелю.

— Зачем без толку?

— Вчера приметила — косачи на березах сидели.

— Ну?! Уже сережку поклевывают?

— А я старые чучела починила. Одно сшила новое.

— Когда успела?! Да ты у меня… — Отец встал, будто готовый к выходу на охоту, но тут же покачал головой: — Напрасно трудилась…

— Почему? Мне Алексеич показал, как ставить чучела. и сама пробовала — на вершинку подымала…

— Вот заговорщики!… Соблазнители!

— По утрам косачи из бора вылетают.

— Теперь бы на буденновские поля, в Круглый колок!

«Это где-то недалеко от тех мест… от Васиного сада?» — подумала Вера и пристала к отцу:

— Поедем туда! Поедем! Вдвоем. Я — загонщицей…

— Там есть меня заветная береза — высокая, сучья — во все стороны, как шатер, — вспоминал Трофим Тимофеевич. — Бывало, косачи рассядутся — черным-черно. Выстрелишь — нижний валится, а верхние посматривают: «Ко-ко-ко», будто очереди ждут. Только бить надо наверняка, чтобы камнем падал. А ежели крыльями захлопает — всех вспугнет…

— Поедем завтра! — неотступно звала Вера. — Я все приготовлю. Патроны помогу зарядить…

Они выехали в полночь и еще до рассвета прибыли на место. Трофим Тимофеевич не был там лет пять. С тех пор маленькая березовая рощица, которую все звали Круглым колком, до неузнаваемости изменилась. Старик долго бродил по ней; в темноте раздвигая руками ивовые кусты и мелкую березовую поросль, искал свое любимое дерево.

— Однако извели березу. Самую лучшую. Дровосеки окаянные! Вот здесь стояла. Где-то здесь.

Все высокие деревья исчезли, и рощица казалась подстриженной, бедной.

— Верунька, ищи пенек.

— Зачем тебе он?

— Ищи. Вырастить дерево не хотят, а рубить горазды.

— Не этот? — спросила Вера, уткнувшись в высокую гнилую уродину с мокрыми грибами-трутовиками. — Погляди.

Отец ощупал пенек.

— Зимой свалили белую красавицу, по глубокому снегу. Вон какую дылду оставили на съеденье закорышам, дятлам на забаву. Ай-яй-яй!

Под ногами похрустывала сухая чаща. Трофим Тимофеевич смастерил из нее шалаш. Вера вырубила шесты- подчучельники, влезла на прямую, как свечка, березу и подняла на шестах чучела так высоко, что они самые верхние ветки, едва заметные на фоне темно-синего неба.

— Ты — как заправский охотник! — сказал отец и, зарядив ружье, скрылся в шалаше, а Вера, отправившись загонять тетеревов, исчезла в полумраке.

Небо посветлело, и вершинки деревьев теперь были ясно видны через маленькие окна в шалаше.