Сад (переработанное)

Четыре тетерева почти бесшумно пролетели низко над полем и, опустившись на землю, затерялись в стерне. Кивнув в ту сторону, Вася шепнул:

— Пойду подниму. Может, подсядут к вам…

2

Чтобы поднять тетеревов к чучелам, надо было пойти в обход. Вася знал это, но по выходе из колка направился в другую сторону и через несколько минут совсем позабыл о птицах на гречанище. Где-то недалеко шла та, что носила золотистые косы, та, которую он называет маленьким, едва приметным, но самым ласковым и чистым весенним цветком — Незабудкой… А теперь ее, пожалуй, и не узнаешь?

Скорее всего, она не узнает его. И, понятно, намеренно… Напрасно пошел он в эту сторону от шалаша, навстречу косачам, которые летят над головой, вспугнутые загонщицей. И на эти чужие поля, озябшие от унылых осенних ветров, пришел напрасно, будто сонный забрел в такую даль и очнулся только после того, как Дорогин крикнул на крылатого вора. Тут бы и надо повернуть домой в Луговатку, но он даже не подумал об этом. И вот теперь, невесть зачем, шагает в сторону Глядена и не может остановиться.

Выстрелы раздавались все в том же Круглом колке. А где же второй шалаш? Где второй охотник?.. Супруг… Толстогубый верзила… Наверно, забыл об охоте и дрыхнет на соломенной подстилке. А потом начнет упрекать загонщицу: «Всю птицу угнала к отцу! Не веришь в мой меткий глаз, в ружье?..»

Поеживаясь то ли от сырого ветра, налетевшего с полей, то ли оттого, что начинала знобить неведомая хворь, Вася уходил все дальше и дальше от Круглого колка. Чтобы не помешать работе загонщицы, пробирался по опушке леса, заросшей мелким сосняком. Прошумела над головой еще одна стайка, а потом все затихло: ни свиста птичьих крыльев, ни шороха шагов не было слышно, — разминулись незаметно для обоих. Сейчас загонщица уже дошагала до колка, поговорила с отцом и пошла ко второму шалашу, чтобы объяснить свою незадачу и отправиться загонять птичьи стаи с другой стороны, тоже вдоль опушки леса. Да, так и есть — вон опять послышались выстрелы. Все там же. Стреляет один Дорогин. Ну, достанется загонщице на орехи! А она и не виновата, — вторые-то чучела наверняка поставлены неумело, не видны тетеревам, к тому же ветерок отбивает птицу от кромки бора. Настоящий охотник мог бы уже разобраться в пролетных путях и переменить место.

Все же Вася присматривался, не мелькнет ли где-нибудь шаль или краешек юбки, раздуваемый ветром. И опять он, незаметно для себя, разминулся с загонщицей.

Солнце поднялось высоко над Чистой гривой, с минуты на минуту прекратится лёт; тетерева, успев набить зобы гречихой и сережками березы, попрячутся в чащу на дневной отдых. Старый охотник вот-вот снимет чучела… Надо бы застать его на месте. Проститься с ним… пока он там один.

Бабкин не опоздал. Но он вошел в Круглый колок в то время, когда шевельнулось и полетело вниз вместе с шестом первое чучело.

Трофим Тимофеевич встретил парня усмешкой.

— Ты что же, решил откормить чернышей? Не спугнул ко мне. Все утро здесь на гречихе паслись…

Вася не слышал его слов. Слегка приподняв и раскинув руки, он смотрел на березу. Чучела снимала сама загонщица, легкая в движениях и, как прежде, тоненькая. Вера! Верунька! Она была одета в коричневый лыжный костюм. Кремовый — с яркими маками по углам — полушалок свалился ей на плечи, из-под него виднелась коса.

Услышав, что отец с кем-то разговаривает у шалаша, Вера глянула туда. Тонкий сук, на который она опиралась ногой, погнулся, мокрая подошва сапога сорвалась, и девушка, обняв гладкий ствол березы, скользнула вниз.

— Ой! — вскрикнул Вася и бросился к дереву, чтобы подхватить ее.

Но она уже стояла на ногах и размахивала руками, словно хотела стряхнуть боль.

— Ладони… да? Кожу содрала?! — всполошился Вася. — Перевязать бы чем-то…

— Ничего. Только обожгло немножко…

— Ты подуй…

Бывало, в детстве мать дышала на его ушибленную руку, и боль проходила.

— Дай-ка я!..

Он бережно взял ее покорные руки, повернул кверху ладонями, на которых виднелись многочисленные ссадины, и, склонив голову, стал дышать на них. Он забыл о последней тяжелой встрече в городе и обо всем, что передумал после. Горячее чувство снова взбурлило в нем. Так бывает с родниками: подмытый бережок вдруг завалит источник, глина ляжет необоримой грудой, но чистая, искрящаяся вода сильней всего, — она снова пробьет себе путь, раскидает, размечет все преграды, и родник заиграет, заструится с новой силой, превосходящей прежнюю…

От учащенного дыхания кружилась голова. А Вася продолжал дуть на ладони, приближая их — незаметно для себя — к своему лицу. Еще секунда, и он, осчастливленный этой встречей, позабыв, что ей больно, начнет осыпать ладони поцелуями. А потом…

Вере в самом деле помогло, — боль утихла, но руки дрожали. От тепла. От большой, еще не испытанной радости.

— Теперь уже… уже хорошо, — прошептала она.

Парень поднял голову. Вера была та же, что и в первую зиму, только между бровей пролегла черточка — свидетельница раздумья.

Но глаза были такие жаркие, такие чистые-чистые и распахнуто улыбались.

Вася тихо молвил:

— Зря лазила… Я снял бы чучела.