Сад (переработанное)

Поверх полушубка положила шарф с такими же, как раньше, полосатыми и пушистыми кистями. Вася благодарными глазами посмотрел на мать, оделся в отцовский полушубок и, сунув в карман новенький секатор — большие садовые ножницы, вышел из дому. Мать слышала, как он взял лыжи, как хрустнул заледеневший снег под ними, как стукнула калитка… Вздохнув, она прошла в горницу и включила свет. С фотокарточки, стоявшей на Васином столе, на нее смотрела Вера и чему-то улыбалась.

Катерина Савельевна взяла карточку в руки, подержала перед глазами и заплакала.

— Я — мать… — проронила, утирая слезы. — И я желаю вам, дети, добра, счастья…

От бессонной ночи у нее разболелась голова, но она чувствовала, что не сможет сегодня лечь в постель. Поставила карточку на место, выключила свет и вернулась в кухню. Пока шила рубашку — в окна заглянуло утро. Пора бы на ферму, а она еще не выходила к Буренке. Пуговицы придется пришивать вечером…

Под окном мяукал голодный и озябший кот. Катерина Савельевна впустила его; вспомнив, что еще ничего не ела, хотела растопить печь, но тут же и раздумала. Зачем палить дрова? В доме еще тепло. Готовить завтрак только для себя не привыкла.

Хлеб есть, молоко. Больше ничего и не надо.

Мурзик, попробовав кислого молока из банки, повернулся к хозяйке и замяукал, широко открывая розовую пасть.

— Что губы воротишь? — заговорила с ним Катерина Савельевна. — Сам виноват — пробегал.

Кот подошел к ней и потерся о ногу.

— Ну ладно, — улыбнулась она и взяла подойник, — пойдем Буренку доить. Будет нам с тобой парное молоко…

2

В доме Дорогиных стояла та ненадежная тишина, какая в глубокие ночные часы иногда на короткое время посещает палаты тяжелобольных. Она готова в любую секунду исчезнуть на своих бесшумных крыльях, уступая место или резкому вскрику, или тяжкому стону, или облегченному вздоху.

Поверх жестяного абажура накинута газета, и свет керосиновой лампы, падая на пол, не беспокоит больного. Он лежит с закрытыми глазами; судя по дыханию, спит. В полумраке его лицо с заострившимся носом казалось вырезанным из кости. Борода чуть заметно пошевеливалась на груди.

Возле постели стояли на тумбочке флакончики с лекарствами, стакан с водой, ваза с вареньем, тут же лежали капельница и градусник.

Вася сидел на стуле, под лучом света, со старой книгой вруках, которую он перелистывал так осторожно, чтобумага не шелестела. Время от времени он, замирая, прислушивался к дыханию больного; поворачивал голову в сторону двери и тоже прислушивался. Оттуда не доносилось ни звука. Наверно, Верунька уснула. Пусть отдохнет. Измаялась она.

В этой комнате, среди книг с пометками, тетрадей с записями и оттисками разрезов плодов, с вырезками статей из газет и сотнями фотографий в папках, с бесчисленными альбомами, в которых хранились открытки — картины художников, Вася чувствовал себя духовно богатым человеком. Перед его взором проходили столетия труда, борьбы, подвигов и открытий русских людей.

Взглянул на Дорогина. Его жизнь — для народа. Недаром профессор Петренко в своей книге отвел его яблоням три десятка страниц!.. Поднялся бы отец скорее. Много добра еще может сделать…

Вера прилегла в соседней комнате, не погасив лампы. За время болезни отца она привыкла спать чутко — от малейшего шороха может проснуться. Было бы лучше, если бы, ложась в постель, закрыла дверь, но она не согласилась. А Вася не стал настаивать. И без того едва уговорил отдохнуть.

— Не могу я так, чтобы ты дежурил, а я спала, — возражала она. — Не могу.

— Ты три ночи не сомкнула глаз.

— Ничего… Только бы папе стало лучше…

— Можно подумать, не доверяешь мне… не надеешься.

— Ну, что ты, право!..

Уступая его настойчивости, Вера ушла в свою комнату. Вася обещал разбудить ее в полночь. Но прошло и два, и три часа ночи, а он все откладывал: «Пусть еще поспит…»

Пора переменить компресс на лбу больного. Но присмотревшись к нему, Вася заметил перемену. Приложил руку. Температура явно снизилась. Компресс больше не нужен.

Оглянувшись, Вася увидел Веру и в ее глазах прочел: «Упрямый! Я же просила разбудить в полночь…» Шагнул навстречу и шепотом сказал, что отцу стало лучше.

Вера подошла к больному, взяла его руку, подержала, считая пульс.

Вася не сводил с нее глаз. Лицо у нее все еще было заспанное, на румяной щеке виднелась белая черточка — след, оставленный рубчиком подушки. Немножко спутанные легкие пряди светлых волос закрывали верхнюю часть лба, а распушившиеся длинные косы рассыпались по спине.

Судя по портрету на стене, она похожа на мать. Наверно, вот такой же синеглазой и светловолосой, умной и энергичной, веселой и в то же время одержимой большими думами, обаятельной девушкой Вера Федоровна прибыла в ту далекую, непроезжую, кандальную Сибирь…

Вера повернулась к нему, говорила шепотом:

— От жара избавился. Уколы помогли… Но сердце все еще дает перебои… Утром придет врач — послушает… А сейчас — твой черед спать.

— Я посижу еще.

— Нет, нет. Даже не думай спорить. Надо и тебе отдохнуть. А завтра — марш домой! Тебя там, однако, потеряли…