Сад (переработанное)

— Сам знаю — надо: не зря все же на земле толкусь. силы иссякают. Видала, весной река бурлит — берега ей тесны, середь лета на убыль пойдет, притихнет, а осенью через перекаты едва-едва переливается.

—реки тоже бывают разные. Родниковые — всегда в силе. у тебя сила — от родника. От народа!

Векшина сказала, что райисполком намеревается собрать здесь, в саду, всех агрономов. Пусть посмотрят, доброму делу поучатся. Благо, теперь у Трофима Тимофеевича появился молодой помощник. Она рада за Верочку, за Васю. Хорошая пара!

Да, у него, Трофима Дорогина, сердце спокойно за этот сад. Но что будет с тем садом, который Василий называет отцовским? Удачно ли подыскали смену?.. Не уронили бы дела.

Дарья Николаевна обещала побывать в саду «Новой семьи» и поговорить с Шаровым.

Пить чай в беседке было еще прохладно; и Трофим Тимофеевич пригласил гостью в дом. Пока он накрывал стол, Дарья Николаевна прошлась по комнате, кинула взгляд на письменный стол, где она привыкла видеть яблоки не только осенью, но даже в весеннюю пору. Теперь там стопкой лежали исписанные листы бумаги.

— Новая статья?

— До статей ли, когда… сердце неспокойно.

что у вас?.. Нуте-ка, выкладывайте все.

— Да вы сами, однако, все знаете про нашу семью… А совет я хотел бы слышать…

Трофим Тимофеевич сел к столу, дрожащими пальцами надел две пары очков, взял исписанные листы бумаги и стал читать. Первые строки были о Вере Федоровне. Старик рассказывал о той зимней ночи, когда молодая девушка, пригнанная в Сибирь царскими сатрапами, впервые перешагнула порог их дома. Потом речь пошла о Григории…

Векшина бесшумно присела на табуретку и слушала, затаив дыхание. Вся недолгая и беспокойная жизнь сына деревенского садовода пронеслась перед нею в ярких картинах.

Когда старик умолк, снял очки и, достав платок, медленно провел им по всему лицу, она сказала с глубокой уверенностью:

— Правильно делаешь! Пора!

— Один раз я уже писал…

— Сейчас — иное дело… — Векшина не могла усидеть— снова прошлась по комнате. — Партия во всем восстанавливает ленинское отношение!..

кому адресуешь?

— Центральному Комитету.

— Очень хорошо! уверена — разберутся.

Через две недели Дорогин получил ответ: «Дело назначено к проверке. О решении будет сообщено позднее».

Весна выдалась на редкость непогодливой: то целыми сутками сыпал снег, то обрушивались проливные холодные дожди.

Такой беспокойной весны у Неустроева еще не бывало. От каждой пятидневной сводки — одно расстройство нервов: прибавились лишь какие-то десятки гектаров посева. Район — в самом низу. А нынче ему, Неустроеву, особенно необходимо вырваться вперед. А то не удержаться на месте. В крайкоме, судя по всему, недовольны. На партийной конференции опять не оберешься критики…

Накануне очередной сводки он решил сам проехать по всем колхозам. Круг большой, но что же делать. Поделить бы его надо, да не с кем. Если Векшина поедет — толку будет мало. Ей как будто недорога честь района! А может, и не научилась с людьми договариваться. А пора бы уже, — столько лет работает под его руководством.

Ранним утром Неустроев примчался в Гляден, пригласил в свою машину Огнева, и они отправились в поля. В первой бригаде поговорили с учетчиком — прибавилось каких-то тридцать гектаров! Худо, совсем худо!

Поехали во вторую бригаду, вышли из машины. Возле дороги лежал огромный массив земли, подготовленной для посева. Неустроев спросил — сколько тут считается гектаров? Четыреста?! Отлично!

Указывая пальцем на эту пустую землю, сказал Огневу:

— Запишешь в сводку.

— Это как же так? — недоуменно пожал плечами председатель колхоза. — Ведь тут и не начинали…

Неустроев зло покосился на Огнева:

— Обозник! Маловер!.. Если сам не знаешь, как записывают, спроси бухгалтера. Он тебе растолкует.

Огнев упрямо покрутил головой:

— Включим в сводку то, что засеяли. Ни одним гектаром больше. Сам проверю.

— Ну и мелочник! Не знаешь способностей нашей механизаторской гвардии?! Да как же это можно?.. Выглянет солнце, пообсушит землю, и вы тут с севом в полдня управитесь.

— Ты всех в колхозе так размагничиваешь? — Неустроев потерял самообладание, и его белесые глаза округлились и заблестели холодно, как льдинки. — Не знал я… Не думал, что ты такой недисциплинированный… И со своей кочки смотришь… Тебе на район наплевать…

— Я служил в роте разведчиков. За «языками» ходил… — Сдерживая себя, Огнев говорил размеренно, четко, а сам, стоя сбоку, не сводил глаз с неустроевского затылка, то бледневшего, то наливавшегося кровью, как морщинистая голова индюка. — И вот ни одного раза не было, чтобы командир раньше нашего возвращения доложил наверх: «Язык взят».

— Сравнил!.. У нас тут бескровная битва!

— Но я привык к фронтовой честности. Там бы за такие штучки — в трибунал. А вы меня толкаете…

— Ну, знаешь ли… — Неустроев сунул дрожащую руку за папиросами. — Больно громкие слова. За них недолго и поплатиться…

— Уж не партбилетом ли?! Плохо вас крайком за Шарова взгрел…

Неустроев хмыкнул, быстрым шагом вернулся к машине. С размаху захлопнул за собой дверцу.