Сага о Форсайтах

Да, вот они все: Энн, Джули, Эстер, Сьюзен, совсем еще маленькая, Суизин в белой жилетке, с небесно-голубыми глазами и светлыми локонами, розовощекий – совсем как живой! Вот Николас, похожий на Купидона, глядящего в небо. Если подумать, дядя Ник всегда был таким. До последнего оставался удивительным человеком. А художница, пожалуй, и в самом деле была талантлива. Миниатюра – особый жанр, прелесть которого заключается в почти полной неподвластности всяким течениям, соревнующимся друг с другом на арене эстетических перемен. Сомс вошел в гостиную: пыль здесь по-прежнему стирали, мебель стояла без чехлов, шторы были раздернуты. Казалось, в комнате все еще хозяйничали тетушки, кого-то терпеливо дожидаясь. И вдруг Сомсу пришло в голову: когда Тимоти умрет, не будет ли он, Сомс, почти что обязан сохранить этот дом, сделать табличку, как на доме философа Томаса Карлейля, и пускать сюда посетителей? Можно написать: «Типическое жилище середины Викторианской эпохи. Вход – 1 шиллинг, включая каталог». Действительно, в нынешнем Лондоне, пожалуй, было не найти ничего более законченного и более мертвого. Если снять со стен и забрать к себе в коллекцию те четыре картины барбизонской школы, которые Сомс сам некогда подарил хозяевам этого дома, получится безупречный образчик вкуса того времени. До сих пор не выцветшие голубые стены, зеленые шторы с красными цветами и папоротниками, расшитый шерстяными нитками экран перед чугунной решеткой камина, красного дерева горка с застекленными оконцами, множество всяких безделушек, бисерные скамеечки для ног, на книжной полке Китс, Шелли, Саути, Купер, Колридж, Байронов «Корсар» (но больше из Байрона ничего) и поэты-викторианцы, а в блекло-красных плюшевых недрах инкрустированной шкатулки всякие семейные реликвии: первый веер Эстер, пряжки прадедушкиных туфель, три скорпиона в бутылках, сильно пожелтевший кусок слонового бивня, присланный из Индии двоюродным дедом Эдгаром Форсайтом (он торговал джутом), мелко исписанный листок бумаги, повествующий Бог весть о чем… А многочисленные картины на стенах! Только четыре барбизонца выглядели здесь, как иноземные гости (ими они и являлись) да к тому же не внушающие особого доверия. В остальном же это были яркие акварели, изображающие различные сценки, например, «Разговор с пчелами»[56]

или «Приход парома». Еще были две работы в стиле Фритта (игра в наперстки и дамы в кринолинах)

[57]

, подаренные Суизином, и многие другие. Сомс тысячу раз надменно и вместе с тем завороженно взирал на эти картины – восхитительную коллекцию блестящих позолоченных рам.

Небольшой рояль был, как всегда, превосходно отполирован и наглухо закрыт. На нем по-прежнему лежал альбом сушеных водорослей тети Джули. Золоченые ножки стульев были все так же изящны с виду, но притом крепки, а сбоку от камина все так же стоял обитый малиновым шелком диван, на котором сначала тетя Энн, а потом тетя Джули сидела лицом к окну, держа спину безукоризненно прямо. Единственное мягкое кресло, принадлежавшее тете Эстер, тоже сохранилось на старом месте – с другой стороны от камина, отвернутое от света. Сомс зажмурился: ему показалось, будто он видит их всех. О, а воздух! После стольких лет здесь все еще не выветрился запах всевозможных обивок, мытых кружевных занавесок, мешочков с лавандой и засохших пчелиных крылышек. «Нет, – подумал он. – Больше нигде такого не сыщешь. Это нужно сохранить». И пусть, кто хочет, смеется, но, право же, в прошлом веке люди умели хранить неколебимую верность благородному укладу жизни, умели беречь от грязи и кожу, и зрение, и обоняние, и чувства – не чета новому поколению. Ох уж этот сегодняшний день с его подземками и автомобилями! Все без конца курят, голошеие девицы сидят, закинув ногу на ногу, причем ноги-то открыты до самых колен, да и сверху все видно чуть не до пояса (это радовало сатира, сидящего в каждом Форсайте, но никак не соответствовало форсайтскому идеалу леди). А чего стоит их привычка цепляться ступнями за ножки стула во время еды! Чего стоят их новомодные выражения («Пока, старый боб!») и их смех! Сомс всякий раз вздрагивал, представляя себе Флер в компании этих молодых особ. Женщины более зрелые тоже заставляли его содрогаться: так прямо они смотрели, так во многом разбирались, так уверенно распоряжались своей жизнью. Нет, тетушки были другими. Пусть они редко открывали умы, глаза и даже окна, у них хотя бы имелись манеры и правила, они чтили прошлое и трепетали перед будущим.

С удушливым чувством Сомс закрыл дверь и на цыпочках стал подниматься дальше, осматриваясь на ходу. Гм! Лестница содержалась в безупречном порядке восьмидесятых годов, и желтая непромокаемая обивка стен была все та же. Наверху Сомс в нерешительности остановился перед четырьмя дверями: которая из них вела в дядюшкину спальню? Прислушавшись, Сомс услышал такой звук, будто ребенок медленно волочит за собой по полу палку с лошадиной головой. Это, верно, был Тимоти. Сомс постучал. Смизер, очень красная, открыла.