Сага о Форсайтах

Вновь направил он свои унылые стопы на Стрэттон-стрит: сейчас он придет в клуб Флер и узнает худшее. Однако в ответ на свой вопрос молодой человек услышал, что мисс Форсайт нет. Вероятно, будет попозже; по понедельникам она часто бывает. Джон пробормотал, что через некоторое время заглянет еще раз, и, перейдя Пиккадилли, бросился под дерево в Грин-парке. Ярко светило солнце, и листья молодой липы, под которой он лежал, весело трепетали на ветру. Сердце его болело. Собственное счастье сгинуло в глубокую тьму. Биг-Бен, заглушая дорожное движение, пробил три. Этот звук что-то всколыхнул в Джоне. Он достал листок бумаги и принялся чиркать карандашом. Когда он набросал строфу и уже искал в траве следующий стих, его плеча вдруг коснулось что-то твердое – зеленый солнечный зонтик. Над ним стояла Флер!

– Мне сказали, ты приходил и собирался зайти еще. Я подумала, что ты можешь быть здесь. И вот ты правда здесь – чудесно!

– О, Флер! Я боялся, что ты меня забыла.

– Я же обещала не забывать!

Джон схватил ее за локоть.

– Какая редкая удача! Пойдем скорее отсюда.

И он почти что потащил Флер через излишне ухоженную часть сада куда-нибудь, где они могли просто посидеть, держась за руки.

– Тебе никто не докучал? – спросил Джон, обернувшись и поглядев на ресницы Флер, напряженно замершие над щеками.

– Да есть один молодой идиот, но он не считается.

Джон испытал к этому «молодому идиоту» легкое сочувствие.

– Знаешь, я тебе об этом не написал, но у меня случился солнечный удар.

– Правда? Это было интересно?

– Нет. Мама ухаживала за мной, как ангел. А с тобой тут ничего не происходило?

– Ничего. Только, по-моему, я выяснила, что не так между нашими семьями.

Сердце Джона забилось очень часто.

– Мне кажется, – продолжала Флер, – мой отец хотел жениться на твоей маме, а она вышла за твоего отца.

– Ох!

– Я нашла ее фотографию в рамке под моим портретом. Конечно, раз папа очень ее любил, он должен был здорово разозлиться, ведь так?

Подумав, Джон ответил:

– Что толку злиться, когда моего отца она полюбила сильнее?

– А вдруг они были помолвлены?

– Если мы с тобой обручимся, а потом ты поймешь, что любишь кого-то другого больше, чем меня, я, наверное, умом тронусь, но на тебя зла держать не стану.

– А я на тебя стану. Ты не должен так поступать со мной, Джон!

– О боже! Да никогда в жизни!

– Ну а к моей матери у него, я думаю, никогда не было настоящих чувств.

Джон молчал, вспоминая слова Вэла и двух магистров в клубе.

– Сам посуди: мы же не знаем, как все это произошло, – сказала Флер. – Потрясение могло быть очень сильным. Вероятно, твоя мама дурно с ним обошлась. Люди иногда обижают друг друга.

– Только не она!

Флер пожала плечами.

– Нам мало известно о наших родителях. Мы судим о них по тому, как они ведут себя с нами. Но до нашего рождения они и с другими людьми имели дело, причем, надо полагать, с очень многими. Они ведь немолодые. Погляди на своего отца: три отдельные семьи!

– Есть ли в этом мерзком Лондоне, – вскричал Джон, – хоть одно место, где мы могли бы побыть вдвоем?!

– Только такси.

– Тогда давай поедем.

Едва они сели в автомобиль, как Флер вдруг сказала:

– Ты возвращаешься в Робин-Хилл? Я хотела бы посмотреть, где ты живешь, Джон. Сегодня я ночую у тети, но к ужину успею вернуться. В дом к вам я, конечно, не пойду.

Джон устремил на нее восторженный взгляд.

– Это было бы великолепно! Ты посмотришь из рощицы, там нас никто не увидит. Поезд в четыре.

Бог собственности и преданные ему Форсайты великие и малые, чиновники и коммерсанты, врачи, юристы и прочие, в отличие от рабочих классов, все еще работали по семи часов в день. Поэтому пыльный, прогретый солнцем мягкий вагон раннего поезда, которым два юных представителя четвертого поколения прибыли в Робин-Хилл, оказался пустым. Они ехали в блаженной тишине, держась за руки.

На станции никого не было, кроме носильщиков, а на дороге, пахнущей пылью и жимолостью, молодым людям встретились лишь несколько деревенских жителей, незнакомых Джону. Так как он уже не сомневался в чувствах Флер и впереди не маячила разлука, теперешняя прогулка казалась ему еще большим чудом, чем прогулки по меловым горам или вдоль Темзы. Это была любовь в тумане – одна из тех сияющих страниц Жизни, где каждое слово, каждая улыбка и каждое легкое прикосновение вплетается между строк, будто цветок, над которым порхают маленькие бабочки и птички – золотистые, красные, синие. Это было счастье без тревожных мыслей, длившееся двадцать семь минут. До рощицы влюбленные дошли ко времени доения коров. Не решившись провести Флер на ферму, Джон направился с нею туда, откуда можно было видеть поле, сад за ним и дом вдалеке. Они зашагали по тропинке, петляющей между лиственниц, и вдруг увидели Ирэн: она сидела на старом пеньке.