Сагарис. Путь к трону

— Трусость — мать жестокости. Чудовищная, бесчеловечная жестокость в Нероне прекрасно сочеталась с женской чувствительностью. У него легко было вызвать слёзы, и он мог плакать по пустякам. Александр[76], тиран города Феры, не мог спокойно сидеть в театре и смотреть трагедию из опасения, как бы его сограждане не услышали его вздохов по поводу страданий Гекубы или Андромахи в то время, как сам он, не зная жалости, казнил ежедневно множество людей. — Валерий не преминул блеснуть своей начитанностью. — По-моему, таких людей, как Александр и Нерон, заставляет бросаться из одной крайности в другую душевная слабость.

— Возможно, — согласился Гай Рабирий. — Ноя продолжу. Вернувшись во дворец, Нерон нашёл там своего вольноотпущенника, весьма неглупого грека, который посоветовал императору отправиться на загородную виллу неподалёку от Рима — от греха подальше. В сопровождении четверых преданных слуг Нерон добрался туда и, понимая, что вся эта история добром для него не закончится, приказал выкопать ему могилу в саду. Он лично выбрал для неё место, в самом живописном уголке. Вскоре прибыл курьер, сообщивший, что Сенат объявил Нерона врагом народа и намеревается предать его публичной казни. Нерон приготовился к самоубийству, но воли для этого ему вновь не хватило, и он стал упрашивать одного из слуг заколоть его кинжалом. Однако испуганный раб не осмелился поднять руку на господина.

— Да-а... — мечтательно протянул Валерий. — Многие из высокородных полжизни отдали бы за возможность зарезать этого порфироносного негодяя. Как иногда важно — оказаться в нужное время в нужном месте!

— Слова сожаления по этому поводу мне уже довелось услышать из уст весьма уважаемых патрициев... Так вот, спустя некоторое время император услышал стук копыт. Поняв, что едут его арестовывать, Нерон собрался с силами, произнёс строфу из «Илиады» (и здесь он не удержался от театральных фокусов!): «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает» — и с помощью своего секретаря Эпафродита перерезал себе горло. При этом он выспренно изрёк: «Какой великий артист погибает!» Когда всадники въехали на виллу, тот был ещё жив. Один из прибывших попытался остановить кровотечение, однако Нерон всё же умер. Его последними словами были: «Вот она — верность».

— Нерон всегда хотел остаться в истории. Не тушкой, так чучелом.

Гай Рабирий рассмеялся.

— Именно так, — сказал он и отхлебнул изрядный глоток мульса из золотого кубка, чтобы промочить горло. — Дозволение на погребение тела императора было дано Икелом, вольноотпущенником и клиентом Гальбы. Но никто не хотел заниматься похоронами Нерона. Узнав об этом, его бывшая возлюбленная Акта, а также кормилицы Эклога и Александрия завернули останки императора в белые одежды и предали огню. Прах его поместили в родовой усыпальнице Домициев на Садовом холме.

— Боги отправят Нерона в самый дальний конец Аида!

— Об этом никому знать не дано. У богов свои резоны. Но эпоха этого жестокосердного глупца и фигляра канула в Лету. Надеюсь, что Сервий Сульпиций Гальба окажется достойным императорских полномочий. Сенат уже утвердил его на правление.

— Гальба принадлежит к старой республиканской аристократии. Опыта ему не занимать. При Тиберии он был легатом и консулом Аквитании, при Калигуле — легатом Верхней Германии, при Клавдии участвовал в завоевании Британии...

— Поживём — увидим, — философски сказал Гай Рабирий и сменил тему разговора — повёл речь о совместных торговых делах.

Тем временем Сагарис пребывала в странном волнении. Несмотря на то, что у Гая Рабирия не было к ней никаких претензий, она металась по территории виллы, как волчица, которая потеряла своих волчат. Девушка замечала взгляды Валерия, они были ей приятны, мало того, Сагарис понимала, что они таят в себе, и от этого ей становилось немного не по себе. Но не более того — её сердце было занято другим. Да и на что могла рассчитывать рабыня в семье богатого негоцианта? Разве что Валерий мог дать ей свободу. А быть наложницей Сагарис не желала. Тем более что на вилле Гая Рабирия она и так была более-менее свободна; мало того, господин в разговорах уже намекал отметить её успешные труды в качестве вилика актом милосердия.

Хитрый богач хорошо знал, что от вольноотпущенников толку гораздо больше, нежели от бесправных рабов. Но возвратиться домой он, конечно же, ей не разрешил бы. Сагарис обошлась ему слишком дорого, почти как учитель-грек; греческие педотрибы в Риме всегда были в цене. А Гай Рабирий умел считать деньги...