Сахара и Сахель

Алжир виден с другой стороны, на западе; он спускается крутыми уступами по склону высокого холма. Что за город, любезный друг! Как точно назвали его арабы — Аль-Бейда, что значит белый! По правде говоря, он обесчещен и обезображен французами. Гордая цепь турецких укреплений — раскаленная и потемневшая древняя крепостная стена — разрушена во многих местах и уже не заключает весь город в своих пределах; верхний город лишился минаретов и едва ли сохранил несколько кровель. Военные и торговые корабли всех народов Европы и мира прибывают в этот порт и бросают якоря у подножия большой мечети; Бордж-эль-Фанар, украшенный в знак присоединения трехцветным флагом, больше никого не устрашает. Ну и пусть, Алжир все равно остался истинной столицей — королевой всего Магриба. И по-прежнему его украшает Касба, увенчанная кипарисом, — последнее, что осталось от внутренних садов дея Хусейна; чахлый кипарис, темной иглой устремленный в небо, издали все же напоминает султан на тюрбане. Невзирая ни на что, Алжир остался, и, я надеюсь, надолго, прежним Аль-Бейда, т. е. самым белым городом Востока. Каждое утро, когда восходит Солнце со стороны Мекки и заливает своими лучами город, он вспыхивает и расцвечивается ярко-красными оттенками, кажется, будто после бессонной ночи оживает гигантский блок белого с розовыми прожилками мрамора.

Город прикрывают с флангов два форта: форт Баб-Азун, не сумевший его защитить, и форт Императора (Бордж-Мулай-Хасан), позволивший врагу овладеть им. Дальше раскинулись пригороды, которые, к счастью, мне не видны. Здания Морского ведомства образуют архитектурный ансамбль, оживленный яркими красками, и отражаются в нежно-голубых водах; признаюсь, я не упускаю ни одной достойной внимания детали изысканного силуэта. Как видишь, этой картине не занимать ни пространства, ни воздуха, ни света. Солнце разгуливает вокруг моей кельи, никогда не проникая внутрь: в моей обители всегда царит тень. Прямо передо мной неподвижное небо и голубой морской простор. Синий полусвет, льющийся с неба, равномерно растекается по белым стенам, по лепным украшениям и по полу, выстланному фаянсовыми плитами в цветочек. Не существует более укромного и в то же время более открытого места, наполненного звуками и одновременно столь мирного. Есть в этом убежище, равно располагающем к отдыху и к работе, какой-то бесстрастный покой и глубоко чарующая меня неспешность.

Я, можно сказать, владею двумя садами. Один из них, маленький, засажен розовыми кустами, апельсиновыми деревьями, карликовыми пальмами и другими деревьями; листва обеспечит мне тень на всю зиму и заставит, хотя бы из чувства благодарности, выучить их названия. В глубине сада находится конюшня. Целый выводок белых и сизых голубей устроился на конуре сторожевого пса. Вряд ли возможно чувствовать себя в большей мере хозяином. Второй мой сад, собственно говоря, лишь цветочная клумба, врезавшаяся клином в луг, чуть обновил свою зелень благодаря недавним дождям; на нем цветет дикая мальва. Весь день здесь пасется стадо коров, более тощих, чем животные Карела и Бергема. Они ощипывают траву, едва она успевает прорасти, и вылизывают бесплодную землю. Вид этих низкорослых животных с выступающими ребрами навевает воспоминания о тихих уголках Франции, и это в моем нынешнем состоянии духа скорее приятно. Порой на лугу рядом со стадом рогатых собратьев пасутся два-три черно-бурых запаршивевших верблюда в сопровождении странного длинношерстного ослика. Ослик ложится и засыпает. Горбатые животные, подобно дервишам, проводят долгие часы в философских раздумьях. Пастух — красивый молодой араб в белом одеянии, его шешия

сверкает среди кактусов, будто экзотический пурпурный цветок.

Окна моей спальни выходят на юг. Отсюда открывается вид на холмы, первая складка которых начинается уже в пятидесяти метрах от моей ограды. Склон сплошь порос деревьями; их листва окрашивает его но все более густой зеленый цвет по мере того, как год катится к концу. Кое-где виднеются несколько белесых стволов старых, позолоченных осенью, словно усыпанных цехинами, осин. Лишь миндаль уже потерял листву.

Небольшие домики в арабском стиле — во всей его завершенности и лилейной белизне — построены а этом раю давно умершими сластолюбцами. Очень мало окон, причудливые комнаты, спальни, о расположении которых можно лишь догадываться, круговые диваны и двери с решетчатыми створками — все это располагает к мечтаниям. Рассвет заливает таинственные сооружения прохладой и яркими отблесками. Воркование голубей на моем птичьем дворе придает музыкальное оформление приятной картине; временами белая чета с шумом пролетает перед окном, а ее тень добегает до самой кровати.