Самая главная злодейка

— Как и допрос того полукровки — невольного убийцы и еще десятка сотрудников Тайной Канцелярии.

— И тебе не кажется это странным?

— Мне все в этом деле кажется странным, но сам знаешь, пока ты так зациклен на одном, ты рискуешь пропустить другое, что-то более важное.

— Мне нужна эта девчонка, нужны ее воспоминания, — словно не слыша его слов, проговорил Инар, впившись взглядом в проекцию. — Но ты прав, можно действовать и по-другому. Мы пустим слух, что девчонка была очень близка с сестрой, пока не помутилась в разуме. И что именно поэтому я не спешу разрывать помолвку.

— Хочешь сделать из девочки приманку? А не слишком ли это…

— Она уже втянута, — резко оборвал друга повелитель. — И она знает, на что идет.

— А ты-то сам знаешь?

— У нее будет прекрасная защита помимо статуса моей невесты. Вряд ли они станут так рисковать, но если все же рискнут — Халиэль справится.

— А ты сам? Справишься?

— Намекаешь на мою совесть? Поверь, ради того, чтобы она была в безопасности, я, не задумываясь, пожертвую сотней таких Тариэль.

Эвену не нужно было переспрашивать кто такая «она», он и так знал, но не знал другого — понимает ли его единственный друг, до какого дна он может опуститься, если продолжит в том же духе?

— Ты изменился. Связь тебя меняет.

— Может быть, — почти равнодушно отозвался повелитель, но в этом почти скрывалось столько всего… — Займись дэйвами, этими… недовольными. Скажи, что если у них есть претензии к моему руководству страной, то я с радостью выслушаю их лично.

— Боюсь, если я так скажу, столица быстро опустеет, — ухмыльнулся Эвен.

— Зато дышать станет легче.

— А что мне делать со стержнем дома Парс? Он четвертый день требует аудиенции.

— Я не намерен менять своих решений, — жестко ответил мужчина, бросив ледяной взгляд в сторону друга. — Контракт останется в силе.

— Как долго?

— Пока мне это выгодно.

— Клем…

Инар так резко обернулся, что Эвен почти отшатнулся, но все же взял себя в руки и продолжил.

— Клем оставила письмо для тебя. Просила отдать, когда уедет, но я подумал…

— Положи на стол, — приказал он и снова вернулся к проектору. А Эвен рискнул сказать то, что давно копилось.

— Ты должен поговорить с ней, объясниться. Девочка на грани.

И мне тяжело осознавать, что я тоже приложил к этому руку. Нельзя было с ней так говорить вчера, нельзя…

— Это было необходимо, — отрезал Инар, еще более мрачно, чем минуту назад. Сколько он еще выдержит?

— Как знаешь, но если тебе интересно мое мнение…

— Мне не интересно. И давай оставим эту тему.

— Давай оставим, — хмуро согласился Тень повелителя.

— Тогда иди, задание у тебя есть.

— Да, конечно, — разочарованно вздохнул Эвен. Он надеялся хоть на какую-то реакцию Инара, а не на эту мрачную решимость.

Она чревата ошибками, нестабильностью, тем, чего добивался Элмир.

И все же что-то не давало ему так просто уйти, вот только подходящих слов не находилось, он повернулся на пороге комнаты, хотел что-то сказать, но застыл пораженный, заметив взгляд повелителя, уже не на проектор, на стол, где лежало письмо. И то, как он смотрел, всего мгновение, прежде чем понять, что Эвен все еще стоит на пороге, прежде чем в недоумении поднять взгляд, прежде чем спросить:

— Ты что-то забыл?

«Богиня, как же ты любишь ее», — мысленно прошептал Эвен, расшифровав этот невольно брошенный взгляд.

— Нет, я пойду, — сглотнув, ответил он и поспешил оставить друга.

«Связь истинных столь же прекрасна, сколько и губительна. Она дарит счастье и ввергает в пучину отчаяния, она бесконечна и жестока, как сама смерть. И это страшно — видеть, к чему такая связь приводит», — подумал он, закрывая дверь. Нет, он никогда бы не променял свое обычное, приземленное, и не менее настоящее чувство к Эве, на пусть великую, безмерную, но зачастую с привкусом трагизма любовь истинных, даже если за такую любовь многие готовы отдать жизнь. Ведь они даже не догадываются, насколько это тяжело, особенно если твоя любовь приходит в совсем неподходящей оболочке…

А повелитель все смотрел и смотрел на маленький клочок бумаги и никак не мог подойти, взять в руки конверт, открыть его, развернуть письмо. Ведь оно могло разрушить все, поколебать его решения, относительно себя, относительно Клем и того будущего, что он начал строить.

Прошло шесть дней и шесть бесконечно холодных ночей, наполненных отчаянием, болью и сожалением, что не просчитал, что не подумал, что забыл, а ведь его предупреждали. Он должен был понять, что Мать не примет его решения, только не думал, что она зайдет настолько далеко, поставит в такие невыносимые условия, заставит сожалеть о ночи, когда он был по-настоящему счастлив. И теперь каждую минуту жизни он за нее платил.

Никто, ни отец, ни Лазариэль не говорили ему, насколько это тяжело — находиться вдали, гореть, словно в огне, и чувствовать ее боль как свою. Иногда хотелось разодрать грудь, чтобы перестало печь так сильно.