Так что о том, что Евгений Лагранский покончил с собой через три дня после того, как я попала в реанимацию, я узнала только спустя полтора года, по чистой случайности. Его нашли повесившимся на даче, в гардеробной комнате. Записки он не оставил. Конечно, после этого «исчезнувшую» жену начали искать и нашли очень быстро.
Рано или поздно это случилось бы. Его версия о побеге не выдержала бы даже самой простой проверки.
Но убил он себя, я думаю, не поэтому.
Теперь, кажется, я рассказала все.
И последнее.
Я должна защитить Наташу Белоусову. Я должна сделать это, потому что Ольга Лагранская погибла, когда мне было десять лет.
Я могу предугадать все ваши возражения! Они дрались; муж бил ее; он был патологически ревнив, а она действительно изменяла ему, и рано или поздно все пришло бы туда, куда пришло.
Или нет.
Разумом я все понимаю. Я старая женщина; поверьте, у меня было достаточно времени, чтобы убедить себя в чем угодно.
Но бог ты мой, как мало подвластно нашему рассудку.
Десятилетняя девочка не исчезла. Она не выросла, как можно было предположить, глядя на меня, – я смеюсь, когда думаю об этом. Человек не меняется. Он подобен древесному стволу: на спиле по годичным кольцам вы можете увидеть всю его жизнь, и в моей трухлявой сердцевине продолжает плакать ребенок, с которого все начиналось.
У десятилетней Ани появился шанс. Она не может отменить уже свершившееся. Но она может предотвратить то, что должно случиться, и, может быть, ей это зачтется.
Я сделаю все, чтобы ей помочь.
Глава 11
Сыщики
К вечеру Илюшин стал задумчив и раздражителен. Раздражительность объяснялась просто: он не нашел листов бумаги, ни альбомных, ни тетрадных. Выдвижные ящики стола в гостиничном номере были пусты, в тумбочке издевательски поблескивала одна-единственная скрепка. Скреплять ею было нечего. Бабкин предложил свой блокнот и в благодарность за доброту был награжден высокомерным взглядом.
«Ну и черт с тобой», – подумал Сергей.
«В магазин не пойду», – подумал он пять минут спустя.
Спустя полчаса он обнаружил себя в писчебумажном отделе, возле альбомов, пробующим листы на ощупь в поисках правильной толщины. Каким образом его принесло сюда, Бабкин не мог объяснить. Он подозревал гипноз.
– Мужчина, вам помочь? – опасливо спросила продавщица. – Учтите, мы скоро закрываемся!
– Спасибо, я сам.
Илюшин мрачно водил пальцем по столу в номере. Стол неимоверно его бесил. Он не был даже пыльным! На нем не оставалось ни малейших следов. «Безобразная гостиница. Надо будет написать им ругательный отзыв».
Дверь без стука открылась, и с неба на столешницу посыпался ворох альбомов и тетрадей.
– Что-то ты долго, – недовольно заметил Макар.
Скорость, с которой Бабкин схватил ближайший альбом и хлопнул им по светлой голове Илюшина, показалась бы стороннему наблюдателю немыслимой. Но как ни быстро двигался Сергей, Макар оказался проворнее. Со звуком, похожим на выстрел, альбом встретился со стулом.
– Ты чем-то раздосадован? – изумленно спросил Илюшин, стоя у кровати.
В эту минуту Бабкин был раздосадован в основном тем, что сам привел напарника в спортивный зал и нашел ему тренера. И вот, пожалуйста: пожинает плоды своей заботливости.
– Иди малюй, скотина! – рявкнул он.
– Я, может быть, кофе хочу, – возразил Макар, предусмотрительно не выходя из-за укрытия. – Кстати, ты сейчас похож на иглобрюхую рыбу, – ну, знаешь, ту, которая раздувается в четыре раза.
– А ты похож на последнюю сволочь, и всегда был похож, – отозвался Бабкин.
Макар сидел на кровати, обложившись листами, и рисовал. Он брался за карандаш каждый раз, когда расследование доходило до определенной точки; иногда это был тупик, иногда развилка, иногда болото, из которого они не могли выбраться, увязая в версиях. Кажется, лишь однажды Илюшин обошелся без иллюстраций, – но в тот раз они опоздали.
Сергей замечал, что Макар определенно совершенствуется в технике. Существа на листах по-прежнему имели мало сходства с людьми (при том, что каждого фигуранта Бабкин узнавал безошибочно), но с каждым новым делом само изображение все усложнялось. Отчего-то это его беспокоило.
Карандаш с треском прорвал бумагу.
– А вот любопытно, – сказал Макар и замолчал.
Он смотрел сквозь Бабкина. В такие моменты Сергей всегда ощущал себя неуютно: казалось, под этим взглядом он истончается, превращается в тень самого себя, отражение в витрине, сквозь которое любопытствующий прохожий на улице рассматривает товар.
– Ты прав насчет браслета, – сказал Илюшин, хотя Бабкин не говорил ни слова про браслет, да и вообще последние полчаса молчал как рыба. Это его тоже пугало, когда он задумывался, что еще слышит от него Макар, пока они не разговаривают. – И насчет Белоусова тоже. Дидовец мог исчезнуть, не писать ни матери, ни тетке, но Белоусов должен был дать знать сестре о том, где он и что с ним. И конечно, кровь.
«Какая кровь?» – про себя спросил Бабкин.
– Которую нашли возле банка, – ответил Макар. – Кто-то был там ранен. Ты понимаешь, что из всего этого следует?