Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе

В рассказе «Домой за матерью» в принципе — та же «шуба», только вывернутая наизнанку. И уже не Дуняша, юная колхозница из курской деревни, но студент Московского университета Алеша Васюкеев с недоуменным удивлением наблюдает своего старшего брата, с чисто купеческим гонором раскидывающего заработанные в Воркуте деньги в столичных магазинах и ресторанах. Казалось бы, оба брата Васюкеевых оторвались от «земли», переместились, говоря словами В. Чалмаева, «в город или научную среду». Так почему же один из них не только остался прежним, внимательным к людям, щедрым душевно, но и поднялся до новых высот человеческой культуры, знаний, другой же сохранил и приумножил свое бескультурье, душевную и нравственную заскорузлость, хамство и животный, собственнический инстинкт? Нет, не соотношение «города» и «деревни», но какие-то иные, не по горизонталям, но по вертикалям, нравственные водоразделы жизни волнуют Е. Носова.

Это наблюдение ни в малой степени не отменяет того бесспорного факта, что Евгений Носов действительно отменно знает и любит деревню и ее людей. С чувством уважения он относится к истинным ценностям деревенской жизни и труда, к труженикам земли, таким, как Пелагея и Дуняша из рассказа «Шуба» или председатель сапрыковского колхоза Васюхин из рассказа «Объездчик», «душевный» человек, который «сгорел», налаживая жизнь в Сапрыковке, — «думал поскорее наладить дело, а выходит, одной-то жизни и не хватило». Эти ценности деревенской, колхозной, народной жизни, с точки зрения писателя, — вполне реальная и немалая нравственная сила.

О бережном отношении к духовным и нравственным ценностям сельщины, ее поэзии и красоте, ее трудовой нравственности — повесть «Шумит луговая овсяница», рассказы «За долами, за лесами», «И уплывают пароходы, и остаются берега», «В чистом поле за проселком», «Пятый день осенней выставки» и многое другое, написанное Носовым. Писателем созданы поэтические народные характеры — «соломенной» вдовы Анфиски, волшебницы и ворожеи, влюбленной в природу, и председателя колхоза коммуниста Чепурина, о котором Анфиса говорит: «вот и городской, а какой-то ты наш...» («Шумит луговая овсяница»); онежского крестьянина Савони с его неизбывной красотой и расположением к людям («И уплывают пароходы, и остаются берега»); деда Михайлы, бабки Евдокии, Верушки-сорожки с братцем Митькой, населяющих сказочный мир лесной вологодской деревни, «мир полузабытых сказок детства» (новелла «За долами, за лесами»).

Природа у Е. Носова, как и у В. Астафьева или В. Белова, помогает глубже постигать людей, живущих с ней в мире и согласии, ощутить всю природность, естественность их быта, и отсюда — чистоту жизни и нравственности. Так, старый Савоня в рассказе «И уплывают пароходы, и остаются берега», как и Иван Африканович в «Привычном деле» В. Белова, «не умел отделять себя от бытия земли и воды, дождей и лесов, туманов и солнца, не ставил себя около и не возвышал над, а жил в простом, естественном и нераздельном слиянии с этим миром». Мотив этот — причастности ко всему живому, слияния с естеством природы как основы цельности народной нравственности, чистоты, незамутненности человеческой души принадлежит не только Носову, он сегодня общий для многих писателей.

Мотив этот истинен при условии, если, поэтизируя природу, красоту сельщины, мы будем помнить слова Белинского: «Симпатия к природе есть первый момент духа, начинающего развиваться» (курсив мой. — Ф. К.

). Вот почему «естественно, что поэт видит поэзию прежде всего в природе и что природа прежде всего пробуждает поэтические силы в юном таланте». Противоестественно, на взгляд Белинского, когда внутреннее развитие поэта на этом и останавливается.

То, что Белинский говорил о поэзии, вдвойне применимо к прозе, искусству, как известно, аналитическому, в том числе и к прозе современных наших прозаиков, пишущих о деревне, сколь бы ни было поэтичным их творчество.

Да это понимают и сами прозаики, Носов в первую очередь. Даже его Савоня, один из самых «природных» носовских характеров, ни в чем не отделяющий себя «от бытия земли и воды», мучается достаточно широкими социальными, гражданскими вопросами. «Онега теперь не наша, — говорит он своим гостям, баламутной стайке туристов, прощая им и их стрекозлиное легкомыслие и изрядную толику пошлости. — Теперь вам ею владеть. Какие дела вы тут на ей будете делать, с вас спрос. А мы свое уже все поделали на этом свете. И топором помахали, и государство сынами снабдили. Вон разъехались мои сыны, не схотели остаться дома. Как скворухи из скворешни. Они сами по себе, а я сам по себе...»

По природной своей скромности Савоня не сказал туристам главного: не только топором помахали и сынами снабдили, но еще и Отечество отстояли сверстники его. Лишь в конце знакомства попутчики Савони случайно увидели и поразились, что вместо ноги у этого шустрого мужичка — протез.

И уже потому, что прошел Савоня весь фронт, не уместиться ему в узких границах «природного» человека.