Самая темная ночь

Незнакомцы, сидевшие за столом, словно сошли с какой-нибудь старинной картины. Мерцающие отсветы лампы ложились на изнуренные лица, создавая эффект кьяроскуро. Люди жались друг к другу, плотно сдвинув стулья, и упирались спинами в стену. Там были мужчина и женщина, примерно Нининых лет; на руках у женщины сидел трехгодовалый малыш, а по бокам от них сидела пожилая пара – судя по их поразительному сходству с молодым мужчиной, его родители.[31]

– Должно быть, вы прибыли издалека и очень устали, – ласково сказала Нина.

Мужчина кивнул – вероятно, он понимал итальянский.

Нина обернулась в поисках Нико, но тот куда-то отлучился. Значит, придется ей самой все объяснить этим людям.

– У нас есть укрытие, где вы сможете отдохнуть. И еда для вас тоже есть. Мы вам поможем.

Мужчина прошептал что-то остальным – наверное, перевел ее слова. При этом его речь, хоть и едва различимая, звучала знакомо. На секунду Нине показалось, что он говорит по-испански, но затем звуки сами собой сделались отчетливыми, и все стало ясно.

Молодой человек говорил на ладино. Отец Нины изредка тоже беседовал на этом языке с очень пожилыми пациентами, а в последние годы и с молодыми, приехавшими из Греции. Столетия назад, до изгнания их народа из Испании, это был язык ее предков. [32]

Никколо не раз просил Нину как можно меньше сообщать о себе людям, которым они дают убежище – не только ради ее безопасности, но и ради всего семейства Джерарди. И Нина знала, что он прав, знала, что Нико расстроится, если она не выполнит его просьбу, но сейчас не могла сдержаться.

Эти люди были евреями. Нина считала себя обязанной дать им понять, что они не одиноки.

– Saludo, – шепотом произнесла она. – Me yamo Nina. Te ayudaremos.

Это означало: «Приветствую. Меня зовут Нина. Мы тебе поможем».

Они все воззрились на нее широко открытыми от страха глазами, но затем пожилой мужчина кивнул, и ужас, сковавший всю группу, похоже, рассеялся.

Вошла Роза и встала рядом с Ниной:

– Можешь сказать им, что у нас есть немного супа. И спроси, нужно ли им молоко для…

– Hier! Hier – Sie lebt hier! – донеслось со двора.[33]

Не успела Нина моргнуть, а Нико уже был рядом:

– Спрячь их.

– Кто там?

– Двое немецких солдат, оба пьяные вдребезги, с трудом на ногах держатся, но от этого они еще опаснее. Отведи всех наверх, Нина. Скорее!

– Идемте со мной! – лихорадочно замахала она рукой незнакомцам за столом.

Они взбежали по ступенькам, торопливо последовали за ней в конец коридора, к спальне, сулившей безопасное убежище, но только в том случае, если времени хватит на то, чтобы спрятаться. Нина схватила на бегу стул, промчалась с ним в дальний угол, встала на него, потянулась к люку в потолке… Но она была слишком низкой – пальцы мазнули по воздуху.

– Идите сюда, – тихо позвала она молодого мужчину на полузабытом ладино. – Нужно толкнуть эту дверцу вверх, откинуть ее. Видите? Да? Сможете подтянуться и залезть в проем?

Мужчина был ниже и худощавее Нико, но отчаяние придало ему сил, и через несколько секунд он уже исчез в черной дыре люка.

– Там есть лестница, – сказала Нина по-итальянски, по-прежнему шепотом, хотя снизу не доносилось никаких звуков – в доме было тихо. Она забыла слово «лестница» на ладино… И вспомнила: – Eskalara. Спустите ее, чтобы остальные могли залезть. Да-да, eskalara.

Внизу постучали во входную дверь, и это не был вежливый стук гостей – в створку колотили захватчики.

– Открыфайт! А ну открыфайт этот дферь! – заорали с немецким акцентом.

«Куда пропал Нико? Должно быть, он не собирается выполнить приказ…» – подумала Нина.

– Кто там? – раздался голос Розы. – В округе полно воров и бандитов.

– Мы не форы! – крикнул один из пьяных немцев; язык у него заплетался, и итальянские слова сложно было разобрать. – Мы шестны… чьестные зольдаты! И голодные ошень!

– С какой стати мы должны вас кормить? Уходите!

– Если фы не открыфайт этот дферь, мы его выбифайт! Но тогда я буду ошень злой! А фам не понрафится фидеть меня ошень злой!

Нина знала, что нужно поторопить беглецов, чтобы немедленно поднялись по лестнице в укрытие, но сейчас любое движение наверху могло их выдать, даже скрип половицы. Поэтому они ждали, оцепенев от ужаса, когда Роза откроет дверь и впустит врагов в дом.

– Кто еще тут быль только что? – спросил солдат.

– Никого больше не было. Я собиралась готовить завтрак.

– В полночь? – Этот немец был пьян, но не потерял способность соображать.

Если Роза и перепугалась, по ее тону заметить это было нельзя:

– Ну и что? Мы каждый день встаем до рассвета. Может, лучше объясните, что вам здесь надо?

– Фам уже сказано: мы голодные. А еда у нас в казармах… ик… дрянь. Мы с Майером здесь, чтобы нормально поесть.

– А мне-то до вас какое дело? – проворчала Роза, и Нина похолодела, испугавшись, что немцы сейчас потеряют терпение.

– Еще нам одиноко, – продолжил солдат, не обратив внимания на слова Розы, – а ты куда милее нашей кухарки.

– Отойди от меня!

– Я стараюсь быть друшелюбный…

Внизу раздался грохот – Нина подумала, что солдат откинул с дороги стул.