Самая темная ночь

– Добрый вечер, падре. Как поживаете? – сказала она, присев на диванчик с потертой обивкой.

Теперь, переведя взгляд с молчащего отца Бернарди на Нико, она заметила, что мужчины чувствуют себя явно некомфортно – они напряжены и как будто встревожены. В глазах обоих застыли скорбь и страх – это было видно, хотя они сели довольно далеко от нее.

Нина все поняла без объяснений:

– Случилась беда с моими родителями.

В глазах старого священника блеснули слезы:

– Да. Я получил сообщение прошлой ночью.

– Они мертвы?

Нико придвинулся ближе и взял ее руки в свои:

– Нет. По крайней мере, мы на это надеемся.

– Что произошло? – спросила Нина дрогнувшим голосом. – Скажите мне.

– Их арестовали вместе с остальными постояльцами дома призрения в ночь на семнадцатое августа, – проговорил отец Бернарди. – Потом, как мы полагаем, их отправили в Триест. В лагерь под Сан-Сабба.

– Сейчас они еще там? – Нина задала вопрос, и собственный голос показался ей незнакомым. Будто кто-то другой выстроил за нее слова в предложение и вытолкнул изо рта в холодный воздух гостиной, где они задрожали эхом.

– Нет. – Теперь тон священника был ласковым и уверенным. – Их посадили в поезд и увезли.

– Куда?

– На север, – сказал Нико. – Возможно, в трудовой лагерь, в Германию. Мы не знаем наверняка.

– В трудовой лагерь? Но это же глупо – моя мама даже ходить не может. Почему их не оставили в покое?

Мужчины ей не ответили – им нечего было сказать.

– На север отправили только их?

– Нет, – покачал головой отец Бернарди. – В поезде были другие люди. В том числе рабби Оттоленги.

Рабби был другом ее отца, хорошим, добрым человеком. С подорванным здоровьем. Он не годился для тяжелой работы.

– Он почти слепой, – прошептала Нина. Как будто это что-то меняло.

– Мне очень жаль, Антонина. Так жаль, что я принес тебе дурные вести…

– Я постараюсь выяснить о них все, что можно, – заверил ее Нико.

– И я тоже, – кивнул священник. – А пока пообещай мне не впадать в отчаяние.

– Обещаю, падре, – солгала Нина, потому что было слишком поздно лелеять надежду.

Ей как-то удалось встать и дойти до дома, держась прямо, шажок за шажком, в надежном убежище из объятий Нико.

– Я отведу тебя сразу наверх. Скажем остальным, что ты очень устала. Они не будут задавать лишних вопросов.

В спальне Нина села на кровать, Нико расшнуровал ее ботинки, развязал шаль и помог снять платье. Он переодел ее в ночную рубашку, просунув руки в рукава, словно одевал ребенка, откинул одеяло и уложил на спину. Нина уставилась в потолок невидящим взором. Сердце тяжелым осколком льда застыло в груди.

Когда солнце вновь выглянуло из-за горизонта, она все еще не спала.

– Прости, что сразу тебе не сказал, – тихо проговорил Нико. – Я хотел, но не знал, как все объяснить Розе и отцу. И как объяснить им, отчего ты так расстроена сейчас…

– У меня есть еще пара часов.

– Все, что нам пока известно о твоих родителях, – это что их увезли на север.

– Этого достаточно.

– Если бы я мог забрать у тебя бремя скорби, чтобы нести его самому, я бы сделал это.

Нина провела языком по пересохшим губам, сглотнула с трудом и наконец заговорила:

– Это же бессмысленно – зачем отправлять таких слабых людей в трудовой лагерь? Когда фашисты хватают молодых и здоровых – это ужасно, но хотя бы можно понять, почему они это делают. А мои родители… они ни для кого не представляют угрозы.

– Я знаю, знаю, – прошептал Нико.

– Отец всю свою жизнь лечил людей. Он добрый, чуткий, порядочный человек. И мама тоже. Я… я не понимаю, почему с ними так поступили. Никогда не пойму…

Вскоре Нико встал и оделся, а ей посоветовал еще поспать:

– Оставайся в постели. Я позову тебя завтракать, когда вернусь.

Но как она могла заснуть? Все ее страхи воплотились в реальность: родителей больше нет, их отправили неизвестно куда, и теперь ей предстоит не просто жить с этим знанием, но и притворяться, что ничего ужасного не случилось. Через несколько минут она спустится на кухню и будет завтракать, а потом заниматься домашними делами, и никто, кроме Нико и отца Бернарди, не будет знать, что ее сердце разбито.

* * *

Неделю спустя в полночь немцы начали штурм Монте-Граппы. Дом трясло, штукатурка сыпалась с потолка, как снег, коровы заполошно мычали в хлеву, Сельва выла, но объятия Нико по-прежнему надежно и умиротворяюще смыкались вокруг Нины. Она спиной чувствовала его тепло; его ладонь лежала на ее округлившемся животе. С Нико она была в безопасности – Нина твердо это знала, но орудия грохотали так близко, и с каждым новым взрывом рос ее страх. [42]

– Только кажется, что стреляют рядом, – прошептал Нико ей на ухо, – на самом деле бой идет далеко.

– Когда это закончится?

– Не закончится, пока партизаны не сдадутся. Да и какой будет исход? Флоренция уже в руках союзников, Париж освобожден месяц назад. Немцы отступают повсюду, и сами понимают, что война проиграна, но все еще сражаются. Поражения подогревают их ярость и страх.

– Ты знаешь тех людей на горе?

– Их там слишком много.

– Они сумеют выжить?

– Я не знаю. Постарайся поспать, скоро рассветет.

* * *