Самая темная ночь

Ложь в ее ответах все множилось – теперь главное было самой не запутаться во всем, что она наговорила.

– Понятно. Что ж, вы приняли весьма отважное решение – покинуть единственное место, которое было для вас домом.

– А что же мне оставалось?

Этот ее вопрос Цвергер проигнорировал. Он внимательно изучил безупречно чистую ткань собственных галифе, снял с них несуществующую ниточку и медленно огляделся вокруг; глаза из-под козырька фуражки смотрели настороженно и недоверчиво, губы были плотно сжаты. Затем внимание офицера снова переключилось на Нину:

– Напомните вашу девичью фамилию. Должно быть, я уже спрашивал вас о ней в прошлый раз.

– Марцоли.

– Не слишком распространенная фамилия в этом регионе Италии.

– Мои родители из Рима или из его окрестностей. Так, по крайней мере, мне сказали в приюте. Я их не помню.

Ложь всё преумножалась.

– Как назывался приют, в котором вы росли?

– Зачем вам это? – Глупо было отвечать вопросом на вопрос, но слова сами выпорхнули у Нины, как перепуганные скворцы из-под наличника хлева.

– Праздное любопытство, не более того. Мы часто находим беспризорных детей, чьи родители умерли или сбежали, неплохо бы знать хороший приют для бедных сироток.

– Приют Святого Антония.

– Ну конечно. Точно. Теперь припоминаю – я ведь бывал в Падуе. – Ледяной взгляд Цвергера снова остановился на ней. – Вы хорошо выглядите. Верно ли мое предположение, что вы ждете пополнения в семействе?

– Да.

– Мои поздравления. Ваш муж, должно быть, счастлив.

– Да.

Нина с нетерпением ждала, когда этот мучительный разговор закончится, но Цвергер не отступался:

– И тем не менее он не пожелал остаться на ферме, чтобы всячески оберегать вас от опасностей?

– Он сейчас в поле, это недалеко. Могу вам показать дорогу, если хотите с ним повидаться. Только вот… сегодня был дождь. Тропу развезло, вы испачкаете сапоги. – Нина подумала, что хитрость должна сработать – Цвергер явно из тех, кто не станет пачкать обувь, если есть возможность этого избежать.

– И что же, он не оставил на ферме никого, кто мог бы за вами присматривать и оберегать?

– Роза и дети тоже поблизости.

– Я что-то никого не вижу. – Цвергер сделал шаг к ней.

– Я осталась во дворе закончить штопку. Днем было жарко… мне нездоровится…

– Значит, мы все-таки одни. – Он сделал еще один шаг.

– Если не считать ваших солдат.

Нина надеялась, что при свидетелях он все же не станет делать ничего недозволенного.

Цвергер сделал третий шаг и теперь был так близко, что мог протянуть руку и коснуться ее, но Нина стояла на месте как вкопанная. Нельзя пятиться – она не может проявить трусость и ни за что не будет умолять оставить ее в покое.

– Не хочу показаться невежливым, синьора Джерарди, однако я не вижу в вас ничего привлекательного.

– Что, простите?..

– Почему Никколо все бросил ради вас? Вы не такая уж красавица. Девица без роду, без племени, без образования, без денег… Что заставило его отказаться от предначертанного будущего, от своего истинного призвания?

– Возможно, он решил, что его предначертанное будущее связано со мной?

– Возможно. – Цвергер произнес это с нескрываемым презрением. – Либо… это было элементарное животное влечение.

– Вам не стыдно так говорить?

Он подошел настолько близко, что Нина видела капельки пота над его верхней губой и красноватую полоску на шее от врезавшегося в кожу слишком тесного воротничка.

– Мои родственники возвращаются, – выговорила она, хотя не слышала ничего, кроме заполошного стука собственного сердца. – У вас есть еще вопросы ко мне?

Цвергер буравил ее взглядом; капли пота катились по его вискам из-под светло-русых набриолиненных волос. Он отступил, лишь когда из-за угла дома неожиданно вышла Роза с братьями и сестрами.

Несколько секунд все молчали. Дети, только что весело щебетавшие, разом смолкли, будто им заткнули рты, а Роза застыла, глядя широко раскрытыми глазами на Цвергера, на его машину и на стоявших в стороне немецких солдат.

Но Сельва сразу почуяла опасность – прежде чем Роза успела схватить ее за ошейник, собака рванулась вперед, громко рыча, и в мгновение ока встала между Ниной и Цвергером.

Он отшатнулся, Сельва качнулась на него, яростно оскалив зубы. И Нина тоже не успела вмешаться – в следующий миг Цвергер выхватил из кобуры револьвер, хладнокровно навел ствол на собаку и выстрелил.

Сельва упала. Дети, крича, бросились к ней. Роза выронила корзинку с овощами и, подбежав, опустилась рядом с собакой на колени, прикоснулась к ее золотистой шерсти на боку – когда она отняла руку, ладонь была красна от крови.

Нина каким-то чудом устояла на ногах.

– Что вы за человек такой? – выдохнула она. – Как можно стрелять в собаку на глазах у детей, которые ее любят?

Цвергер прошелся взглядом по Сельве, по детям, склонившимся над ней, по Розе и ее испачканной в крови руке, затем снова посмотрел на Нину. Его лицо осталось бесстрастным – не было там ни раскаяния, ни ужаса, ни даже отвращения.

– Уходите, – велела Нина, и, к ее удивлению, он послушался. Просто развернулся на месте, зашагал к машине, сел на пассажирское сиденье и уехал вместе со своими солдатами.