Самая темная ночь

Остаток дня Нина провела как на иголках. Что, если врач из Чопау не согласится с ее диагнозом? Вдруг ему просто не понравится, что какая-то заключенная ставит под сомнение его вердикт? А может, у Клап возникнет аллергическая реакция на лекарство? Об этом она и вовсе не задумывалась до сих пор…

Oberaufseherin явилась на вечернюю перекличку, и вид у нее был не такой напряженный, как в начале дня. Она ни словом, ни кивком не выразила Нине благодарности, но и не отдала приказа ее наказать, а уже одно это можно было считать в лагере проявлением милости.

Той ночью, несмотря на усталость, Нина никак не могла заснуть – мешали тоска и боль в руках. Чтобы никого не побеспокоить, она лежала на койке неподвижно и пыталась думать о хорошем. О счастливых временах.

Как же давно она убеждала Стеллу, что окончание войны близко, что им нужно продержаться еще совсем немного – через пару недель, а может, и вовсе через несколько дней война непременно закончится, и они будут свободными…

Она начала беззвучно плакать, и сил не было даже вытереть слезы, а через мгновение ей на плечо легла чья-то ласковая ладонь, пальцы коснулись брови, скользнули выше, по ежику коротких, едва отросших волос, и прикосновение это было поразительно знакомым и приятным. Может, Стелла проснулась, услышав, как она всхлипывает?..

– Антонина, – прозвучал голос. Голос ее отца.

Нина открыла глаза. Он был рядом, стоял у края койки, слегка нагнувшись, чтобы она могла поцеловать его в щеку. Он был в точности таким, каким она его помнила.

– Ох, папа… – прошептала Нина. – Как же чудесно видеть твое лицо. Пусть даже во сне…

– А ты думаешь, это сон? – спросил он и улыбнулся ласковой, поразительно знакомой улыбкой. – Почему не веришь своим глазам?

– Я хочу верить, но знаю, что тебя тут нет. Ты умер… там… в том лагере. – Нина не могла вспомнить название, но оно не имело значения. По крайней мере, не сейчас, когда папа заглянул к ней в гости.

– Ты почему не спишь? – спросил он.

– Не знаю. Борюсь с тревогами, как в детстве. Только сейчас тревоги пострашнее. Сейчас чудовища у меня под кроватью вполне реальны. – Нина закрыла глаза и снова открыла, вспомнив нечто важное: – А мама с тобой?

– Со мной, милая. Мы и не расставались. Теперь послушай меня, пожалуйста. Ты слушаешь, Нина?

– Да, папа.

– Ты выживешь. Ты будешь жить и увидишь, как закончится война. Я тебе обещаю.

– Я так скучаю по вам с мамой. И по Нико тоже. Мне так больно думать о нем, даже вспоминать больно… Мне так грустно…

– Я понимаю, милая.

– Как жаль, что ты не успел узнать его получше, папа. – Она понимала, что глупо об этом спрашивать, но все-таки спросила: – Ты видел его там, где вы с мамой сейчас? Можешь передать, что я по нему скучаю, что я люблю его?

Нина очень старалась не закрывать глаза, потому что папа всё медлил с ответом, но она слишком устала, а бремя скорби так давило на сердце… Когда она снова открыла глаза, папы уже не было, осталось только мучительное воспоминание о том, что когда-то, не так давно, не так далеко отсюда, она чувствовала себя любимой.

Глава 30

9 апреля 1945 года

Зима сдалась под напором весны, даже в горах. Снег начал таять, дни становились длиннее, и однажды утром, на перекличке, Нина заслушалась пением птиц – ликующими, радостными трелями.

В тот же день, отмывая в раковине сковородку, она перевернула ее, чтобы проверить, не осталось ли где-нибудь пятнышка жира, и в отполированном до блеска донышке, поймавшем солнечный луч, вдруг отразилось незнакомое лицо. Нина похолодела.

Лицо было изнуренным и бледным, в ореоле коротких кудряшек. Ввалившиеся глаза смотрели настороженно, испытующе. Сухие губы растрескались. Скулы выпирали, острые, угловатые, как на карикатуре. Это было лицо умирающей женщины. Ее собственное лицо.

Нина прикрыла глаза, мысленно велев себе перевернуть сковородку, отложить ее в сторону и продолжить мыть посуду.

– Нина… – Георг, подошедший к ней, перехватил своей заскорузлой рукой сковородку, прежде чем Нина ее выронила. – Die Sowjets sind nicht weit.[79]

Она боялась пошевелиться, даже вдохнуть.

– Geb nicht auf.[80]

Нина вслепую нащупала руку Георга, сжала ее – всего на мгновение, просто чтобы он знал, что она благодарна ему за доброту, – и вернулась к работе.

* * *

Первой заболела одна из охранниц. «Лихорадка», – пролетел по лагерю слух. Женщина выздоровела, но еще несколько недель плохо соображала и чувствовала такую слабость, что еле держалась на ногах.

Потом стали болеть заключенные. Жар валил с ног одну за другой, они слабели и умирали. Врачей к ним не приводили и лекарств не давали.

Клап теперь носа не высовывала из своего кабинета – то ли боялась заразиться, то ли и сама уже слегла. Спастись от заражения было невозможно, по крайней мере Нина не видела никакой защиты. Они со Стеллой, конечно, старались, насколько было возможно, соблюдать гигиену и пили только кипяченую воду, но остальные тоже принимали меры предосторожности, и это не спасало их от болезни.