Самая темная ночь

Местные наемные работники перестали приходить в лагерь. Заводские цеха опустели, печи остыли. Даже Георг больше не появлялся на кухне. Конец войны близился, однако никто не знал, когда этот день настанет, как долго им еще ждать освобождения.

О прибытии поезда для эвакуации заключенных никто не предупредил – им просто приказали выйти на перекличку, а потом нервные, взмокшие охранники вытолкали женщин за ворота лагеря и погнали к веренице товарных вагонов. Нина поначалу чуть не ударилась в панику, потому что потеряла в толпе Стеллу, но через несколько минут девочка протолкалась к ней в переполненном вагоне.

– Наконец-то! Нас отправляют домой! – Глаза у Стеллы блестели от возбуждения.

– Я так не думаю… – покачала головой Нина, но девочка ее перебила:

– Все об этом говорят! Нас отправляют… Ну, ладно, точного места никто не знает, но это и не важно, правда же?

– Мы всё еще в руках у немцев, Стелла. Возможно, нас везут в другой лагерь. Возможно, даже обратно в Биркенау.

– Но война ведь закончилась…

– Нет. Еще не закончилась. Охранники в этом поезде напуганные и очень злые. Если мы сделаем что-то не так, попадемся им под руку, они нас убьют не раздумывая.

– Почему ты не можешь поверить в хорошее? Просто для разнообразия. Почему не разрешаешь самой себе надеяться?

– Я бы хотела верить. И я надеюсь, но…

– Но что? Что?

Нина внезапно почувствовала себя слишком усталой, чтобы продолжать этот разговор. Да и что тут можно было еще сказать? Поезд везет их либо прямиком в Биркенау, и тогда они все обречены, либо… в какое-то другое место. Возможно, второй вариант окажется лучше первого, но надежда или вера в хорошее тут ничего не изменит.

Стелла, однако, верила, и было бы жестоко отбирать у нее эту веру. Только не сейчас, когда ничего другого у нее уже не осталось. Поэтому Нина улыбнулась, села на пол и похлопала по грязному дощатому настилу рядом с собой:

– Ты права. Я что-то раскисла. Садись рядом. Правда же, нам повезло, что на этот раз вагон не набит под завязку?

Остаток дня тянулся мучительно медленно. У Нины раскалывалась голова, и она убеждала себя, что это из-за голода и жажды, другой причины нет. Поезд останавливался ненадолго и шел дальше; каждые несколько часов охранники открывали двери, чтобы дать женщинам воды и вынести ведро с нечистотами. Это продолжалось бесконечно.

«Куда вы нас везете?!» – то и дело кричала какая-нибудь из пленниц. Но охранники не обращали на них внимания.

На второй день Нина проснулась от сильной боли в мышцах – ломило все тело.

На третий день у нее начался жар. Волнами накатывала тошнота, но желудок был пуст, и ее рвало воздухом.

На четвертый день она впервые обнаружила у себя сыпь – россыпи красных точек невозможно было не заметить на мертвенно-бледной коже. И тогда стало ясно, отчего ее лихорадит.

Это был тиф.

Остальные в вагоне старались к ней не приближаться, и если бы Нина не была так слаба, она бы объяснила им, что бояться нечего – бактерии тифа передаются через укусы вшей, а не напрямую от человека к человеку, при этом зараженные насекомые остались в бараках лагеря, и если есть в мире справедливость, они, конечно же, доберутся до oberaufseherin и попьют ее крови.

Нина лежала на грязном полу вагона, пристроив голову на коленях Стеллы, и думала о том, что станет после войны с людьми, которые несколько последних месяцев превращали их жизнь в кошмар. С теми, кто хотел их уничтожить, свести к нулю.

Неужели aufseherin, надзирательница из Биркенау с холодными темными глазами, вернется к своей прежней жизни так, будто всего лишь съездила куда-то на безумный уик-энд? А коллеги Клап, школьные учителя, догадаются ли спросить у нее, что она делала во время войны? Призовут когда-нибудь этих людей к ответу за их преступления или нет?

Нина уже знала ответ: «Нет». Нет, ибо в этом мире не осталось ни справедливости, ни милосердия. Нет, и точка.

На пятый день поезд остановился в маленьком городке, который мог находиться в Германии, или в Польше, или где-то в тех краях.

Выражение лиц прохожих при виде женщин, вывалившихся из зловонных вагонов и бредущих по улицам их городка, насмешило бы Нину, если б у нее остались силы смеяться. Стелла помогала ей идти, почти несла на себе, не давала упасть, когда охранники без устали подгоняли их вперед. И Нине страшно хотелось сказать девочке, чтобы посадила ее у обочины и дальше шла одна, потому что бактерия, попавшая ей, Нине, в кровь от какой-то вошки, чей укус она даже не почувствовала, все равно ее прикончит.

В горле пересохло, было ужасно больно глотать, а говорить и вовсе невозможно, но Нине необходимо было удостовериться, что Стелла знает, как действовать дальше.

– Обещай, что поедешь в Меццо-Чель. Там ты найдешь свой дом. Ты не останешься в одиночестве.

– Конечно, не останусь, потому что со мной будешь ты. А теперь хватит болтать и шевели ногами. Нас пристрелят, если остановимся.

– Роза о тебе позаботится. Непременно. Я ее знаю…

Так трудно было идти. Нина превратилась в тень, в бесплотный дух, ее упрямо бьющееся и страждущее сердце лишилось всякой защиты.