Самайнтаун

– Я ушла из группы, – напомнила Лора, прислушавшись и обнаружив, что музыка на сцене стихла. Даже джаз. Очевидно, объявили перерыв, которым Душица воспользовалась, чтобы прийти сюда. – Эти идиоты тебе что, ничего не сказали?

– Сказали, конечно, и еще добавили, что ты дрянь. Но какая разница, насколько грязный у тебя рот, если ты и впрямь хорошо играешь? Да и мне лично ты ничего не сделала, так что давай слезай и сыграй с нами, Лорочка. У нас скоро будет второй раунд, одна группа заболела, выступаем вместо них. И ты мне все еще за те ножницы торчишь.

– Они не сработали…

– Плевать. Последний шанс даю, короче. Ты идешь на сцену?

Душица подмигнула, и Лора потерялась окончательно. Желание снова взяться за барабанные палочки было даже сильнее, чем необходимость иногда взять в руки карандаш или веник, чтобы как следует отхлестать Франца, когда он снова начинал действовать ей на нервы. Подняться на сцену, откликнуться на первобытный зов звучать, творить, очаровывать… Лора правда этого хотела. Она любила музыку – то немногое, что приносило ей хоть какую‐то радость. И пускай барабаны не могли сравниться с пением или танцами, Джек был прав – Лора создана для них.

Она прекрасно играет свое отчаяние.

– Ладно, ладно, убедила. Только сначала помоги мне вылить пунш, я… не те специи добавила случайно.

– Какой пунш?

Лора махнула головой на плиту, а затем поняла, что никакого пунша там уже нет – плита пустая. Наташа радостно разливала его в бумажные стаканчики всем желающем в самом конце стола, и при виде того, как первый взявший стаканчик человек делает из него глоток, у Лоры упало сердце.

– Давай уже, шевели колесами! Нам еще через толпу надо как‐то протолкнуться. Мэр у нас не из болтливых, долго выступать не будет. Сейчас его черед.

Все перемешалось в голове у Лоры, а затем перед глазами смешались декорации, бумажные фонари, болотные огни и туристы вокруг. Душица почти вприпрыжку везла ее к главной сцене, спустив с платформы, а Лора все оглядывалась на островок кафе, где мелькал мышиный пучок и откуда слышались броские зазывания попробовать «самый согревающий и сладкий тыквенный пунш в мире!». К тому моменту, как Лора с Душицей добрались до сцены, каждый третий человек в толпе уже держал в руках стаканчик с логотипом тыквы.

«Все будет хорошо. Я снова буду ходить, я буду ходить», – повторяла про себя Лора снова и снова, думая о чем угодно, но только не о музыке и барабанных палочках, которые ей уже всучили, втащив на сцену. Она даже не обратила внимание на сморщенные лица группы, начавшей шептаться и ворчать. Софиты раскаливали воздух, и там, где стояла установка Лоры – прямо под лапами гигантской бумажной летучей мыши, подвешенной на тросах, – сцена напоминала печь. Пот собрался на висках, потек по переносице, размывая голубые тени и тушь на кончиках ресниц. Пока Лора фокусировала разбегающийся взгляд на бронзовых тарелках и своем перекошенном отражении в них, на сцене суетились.

– А что, мэр так и не выступал с речью? – спросила кого‐то Душица.

– Похоже, нет. Его на Призрачном базаре никто вообще не видел.

– Может, приболел? – откликнулась клавишница. – Или расписание поменяли?

– Хм, странно… Впрочем, нам какое дело. Нас о замене никто не предупреждал, так что играем, ребята!

И Лора, кивнув, послушно заиграла. Правда, пальцы стали такими липкими от пота, что она несколько раз чуть не выронила палочки из рук. Только косой взгляд Душицы, держащейся за микрофон, более-менее привел Лору в чувства. Со сцены вид на базар открывался скромный, не такой обширный, как она себе представляла: теснота шатров закрывала не только обзор на соседние улицы и ряды, но и даже четверть неба. Зато Лора видела людей: они снова прильнули к сцене, едва зазвучали первые ноты, защелкали зажигалками, вскидывая их над головой. Все знали эту песню – единственную. что написала Душица еще два года назад, но которая, на удивление, не надоела до сих пор ни им, ни даже самой Лоре.

  Тыквы, голубые свечи и коса, Мертвецов на улицах слышны голоса.

  Ступай за болотными огнями скорей, Самайнтаун к себе приглашает гостей!  Однажды мы сгорим в своих грехах дотла,  Но здесь такая жизнь нам всем мила,  В Самайнтауне, друг, о смерти нет тревог, В Самайнтауне никто не одинок.