Самайнтаун

Щеки Титании вспыхнули, хотя она была уверена, что давно утратила способность краснеть. Ребра заныли, будто наизнанку грозили вывернуться, настолько сильно забилось сердце о них. Сделалось так хорошо, что почти больно. Голод – вот он! – поднялся в ее желудке, опять набрал полный рот слюны, но Тита проглотила ее и все пороки обратно. Забыть о клятве, данной самой себе, она могла, но о клятве, данной Джеку, – нет.

Не за тем, чтобы наедаться досыта, она здесь. Не за тем, чтобы из охотника добычей становиться. Раз начала, то должна закончить.

– Что Ламмас с жертвами будет делать? Для чего части их забирает? – спросила она в лоб. Боялась снова в Херне потеряться, а потому надеялась, что он, услышав это, сам ее и отрезвит. Его брови – такие же рыжие, как кудри, падающие на них, – действительно сошлись на переносице, рот изогнулся серпом. Он даже не скрывал своего разочарования, хотя явно знал: к теме той она обязательно вернется. Похоже, просто хотел верить, что не настолько скоро.

– Ты сказала, будто знаешь, кто такие духи пира, – произнес Херн. – Откуда?

– Торговцы и селяне, которых я для детей приводила домой, любили травить байки перед смертью. Они и рассказали. Расскажи и ты мне теперь. Пожалуйста. – Титания никогда и ни о чем не просила. Не притворялась слабой, как сейчас, не подчинялась, ибо хищники не притворяются, что ранены – так делает добыча. Оттого и выходило у нее это неуклюже, снова комкались слова, снова шипел, срывался голос. – Ты подснежники добыл. Защищать меня стремишься. Помогаешь. Так помоги еще! Пусть Ламмас бремя твое заберет, как обещал, но своего не получит. Возможно так? Возможно?

Херн мягко отстранился и отвел глаза от глаз ее, точно тоже их, как все, страшиться начал: непропорционально крупных, совиных и серебряных, похожих на мать-луну, что, налитая, сверху на них глядела. Титания притихла, словно снова пряталась, выпрямила спину и неловко поправила платье, уже готовясь встать и уйти с тем, что есть, но без того, что было нужно. Однако Херн придержал ее запястье.

– Колесо, – сказал он сквозь новый приступ кашля. Ему пришлось отвернуть голову, чтобы не забрызгать ее кровью. – Колесо на место поставить хочет. Поэтому не ходи на День города. Не ходи, слышишь? То, что Ламмас сотворил на Призрачном базаре, покажется детским утренником по сравнению с тем, что он собирается устроить тридцать первого октября.

– Ты сказал… Колесо? – переспросила Тита. – То самое? Ты… Ты серьезно? Но как? В обмен на жителей Самайнтауна, верно?

Херн не ответил. Его рыжая щетина уже окрасилась в красный. Он только схватил Титу за плечи, уселся с ней нос к носу на холодной земле, где терн завял и сгинул, а разбросанные стрелы разломились в труху. Голос его стал треском костра и волчьим воем, одновременно убаюкивая и покрывая от страха гусиной кожей:

– Уйди со мной.

Останься со мной. Будь со мной. Даже в Самайнтауне нет места таким, как мы, и ты это знаешь. Я видел, как в трамвае на тебя смотрят, как оглядываются, как не доверяют. Все потому, что даже здесь люди все еще люди. Они не понимают даже самих себя, так как они могут понять Королеву фей? Кого‐то вроде нас? Я лучший выбор для тебя, поверь мне. Пусть духи пира сами разбираются друг с другом, а мы тем временем…

В словах Херна было зерно истины, а может, даже целый ее плод. Титания вполне могла вкусить его, ибо новорожденная ночь, истекающая чернотой, терновый сок на пальцах и отблески костра волос прекрасно к этому располагали. Она даже наклонилась к Херну, подула слегка, чтобы смахнуть клематисовый лепесток, запутавшийся в кудрях. С его нижней губы все еще капала кровь, и Тита стерла ее большим пальцем, улыбнувшись, когда он поцеловал ее ладонь в ответ, разозленный, несогласный, но все еще удивительно нежный.

А затем где‐то в чащобе хрустнула ветвь.

Раньше вся жизнь Титании состояла сплошь из леса. Замок ее, белокаменный, обвитый колючими розами и расписанный позолотой, тоже был им изнутри: растения в стенах, гнезда вместо кроватей, лунный свет заместо свечей. Каждый раз, покидая его, Тита просто переходила из одного леса в другой. Затем в следующий и следующий… Так она выучила наизусть, как какой зверь, живущий в них, звучит. И что ветвь не хрустит настолько тяжело под копытом оленя или кабана. Так ветвь хрустит лишь под человеческой ногой.

– Тита, нет! Все в порядке!

Она вскочила, прильнула спиной к кольцу деревьев и припала животом к земле, щеря зубы в ответ на смерть. Ее воплощение стояло там, в кустах напротив, и смотрело на нее бельмами, как тогда в оранжерее.

Это снова был не призрак и не сон, а Артур Мор. Ее бывший любовник, восставший из мертвых.

– Спокойно, Тита! Это просто охотник из моего войска!