– Где я? Это что, бесплатная стоматология? – спросил Франц тишину, от которой, звенящей и оглушающей, начинала пухнуть голова. Он снова попытался пошевелить этими самыми пальцами, разъединить или сдвинуть скрещенные запястья хоть на дюйм, но не добился ничего, кроме лязга сковывающих их цепей. – Эй, что я тут делаю?
Тишина не ответила. Память же собиралась по кусочкам. Вот он ведет машину, они с Лорой едут на городскую площадь, и он, поглядывая на нее через зеркало заднего вида, думает о том, как одновременно любит и ненавидит это глуповатое блестящее платье на ней, ведь, оказывается, оно просвечивает на свету, но ему надо следить за дорогой. Вот они уже на площади, и ветер несет ароматы яблок и какао с общего стола, которые перебивает кислый запах страха. Им, в свою очередь, веет от Лоры. Франц чувствует его, когда наклоняется к ней и говорит, что ему нужно ненадолго отойти. «Двадцать минут!» – обещал он ей тогда, клялся, даже божился. Он и не собирался ей лгать!
Еще в Крепости, в спальне Джека, когда Титания велела им вдвоем отвлечь Ламмаса, Францу и вправду пришлось экстренно переиграть свой план. Он по-прежнему жаждал умереть – Пресвятая Осень, хоть кто‐нибудь еще в этом сомневался? – но совершенно не хотел, чтобы умирали другие. А их смерть была бы неизбежна, поддайся он содержимому того письма. Поэтому Франц рассудил так: да, он сходит на причал, куда позвала его Кармилла, чтобы наконец‐то встретиться с ней, но нет, он не будет умирать прямо там и прямо сегодня. В конце концов, он протерпел же как‐то полвека, значит, сможет потерпеть еще денек. Он всего лишь сходит и взглянет на Кармиллу одним глазком, дабы узнать правду о своем бессмертии, а затем выполнит свою часть плана. А вот уже потом… Словом, Франц и вправду собирался отлучиться не больше, чем на двадцать – ну, максимум тридцать, хорошо! – минут.
Но что‐то пошло не так. Кто‐то ждал его на пустом причале, и это определенно была не Кармилла. Существо напало сзади, едва он подошел к воде и вынул из-за пазухи письмо, чтоб его перечитать.
– Оу, – изрек Франц. – Точно. Вот теперь я вспомнил.
И опустил глаза. У него из груди, прямо между пуговицами накрахмаленной рубашки, которую он собственноручно стирал и гладил битый час, торчало острие осинового кола, воткнутого в спину и прошедшего насквозь. Сердце до сих пор болело, неспособное зажить, потому что его все еще царапали заусенцы на древке.
– Ох… Нет, нет, нет!
Франц заныл и задергался, пытаясь порвать цепи, но, обезвоженный – надо было все‐таки выпить кровь из морозилки перед отъездом! – добился лишь того, что едва не свалился на бок вместе со стулом.
Он должен быть не здесь! Он должен быть там, на площади, и коль уж умирать или быть запертым в ловушке, то не одному.
– Идиот, идиот, идиот!
Ему нужно немедленно выбираться отсюда и скорее нестись к ней! Разломать стул? Хм, не получится, для этого надо упасть откуда‐нибудь с высоты, а так Франц просто завалится, и все. Может быть, добраться до зажигалки и подплавить огнем цепь? А это вообще возможно? Ах, да, зажигалка осталась в куртке, а он
– Поверить не могу! – раздался смех из темноты как подтверждение его догадок. – Ты уже очнулся! Не думал, что это происходит настолько быстро.