Самайнтаун

– Я знаю, что пир – это когда очень-очень много вкусного, – сказала девочка, смело заглянув ему в лицо. Как и у всех из ее народа, живущего у подножия гор неподалеку, глаза у нее были такими синими, что этот васильковый цвет даже смерть не смогла выбелить: все тельце белое, а глаза – все равно сапфиры. – Значит, ты бог еды? Поэтому ты здесь? Пока мама была жива, я любила вкусно покушать, особенно пирожки с капустой.

Джек нервно рассмеялся, пригладил взъерошенные волосы вспотевшей пятерней и оглянулся по сторонам, будто кто‐то мог их двоих заметить. Коса, растаявшая в тени, ждала покорно, и Джек решил, что истинная смерть тоже может подождать.

– Нет, я не бог еды, – ответил он. – Но жаль. Зато я своего рода путешественник. Хочешь прогуляться со мной, Барбара? Я знаю, где тут кролики живут.

Нить хоть и привязывала дух к телу, но тянулась хорошо, получше всякой пряжи. Болтала Барбара без умолку, и это было то, в чем Джек так давно нуждался. Ладонь ее, пускай и призрачная, ощущалась в его руке почти живым теплом. Джек уводил ее все дальше от ее собственного тела, и лес, недовольный, гудел им вслед, но препятствовать не стал.

Джек привел Барбару к скале, в которой медведица с медвежатами обустроила берлогу, а затем показал ту самую кроличью нору, ведущую столь глубоко под землю, что даже с помощью древка своей косы Джеку не удалось подцепить и выудить наружу ни одного крольчонка. После они, по настоянию вдруг вспыхнувших лей-линий, отправились к травнице, живущей по соседству, в лесной хижине которой захворало сразу трое дочерей. Одной из них, что была гораздо младше Барбары, прячущейся за его спиной, не стало накануне. Джек перерезал ее нить, что тянулась к рукам несчастной матери – та до сих пор держала сверток, лишившийся дыхания, отказываясь от похорон. С сожалением Барбара возложила к ним на порог каллу – траурный цветок, и они пошли по свету дальше.

Так они бродили до заката и последовавшего затем рассвета, а потом снова до заката, несколько дней кряду, а может, и недель. Гонялись за лисами, чтобы увидать новорожденных лисят; смеялись, когда случайно упали с проломившегося моста в реку и Джек промок до нитки; помогали уйти душам в мир иной, и постепенно Барбара осмелела, приспособилась, будто не должна была тоже вскоре последовать их примеру и уйти. С каждой душой она здоровалась, а затем пропускала вперед Джека и, пока он объяснял и резал нить, вприпрыжку бежала искать других. Стремилась помогать со смертью, забыв про смерть свою. Но однажды пришло время Джеку о ней напомнить.

– Это совсем не больно, я клянусь! – воскликнул Джек, когда Барбара, узнав то место, куда он ее привел, и услыхав о его намерениях, испуганно попятилась. Обхватила руками свою тусклую фигуру, что колыхалась от ветра вместе с сорной травой и чертополохом, в зарослях которых уже с трудом угадывалось скрючившееся, иссохшее тело, кожа с которого сползла, как ткань, обнажив молочно-белые кости. Джек вновь загородил его собой, чтобы Барбара не видела, во что она превратилась, и медленно поднял из-за спины свою косу. – Ты знаешь, как это происходит. Я всего лишь взмахну разок, и твоя душа утратит привязь к телу. Ты станешь свободной и сможешь упокоиться, уйти в жизнь после жизни. Видела блаженство тех, кого мы с тобой отправили туда? Видела их счастье? Ты будешь счастлива тоже, честно…

– Не хочу, – насупилась Барбара, и Джек заморгал часто-часто. Ох, Пресвятая Осень, зачем он только спросил! Может быть, он и был Самайном, но никогда не умел убеждать и уж тем более принуждать к чему‐то. «Нет» для него всегда означало «нет», и даже пламя, что переплавило его тело, не смогло переплавить его принципы и характер. – Не хочу я такого счастья! Не хочу в другую жизнь, в дивный сад к дивным богам, в который мама, как говорили, ушла. Не хочу куда бы то ни было! Хочу и дальше на кроликов в норках смотреть и гулять всюду, где вздумается. Вечно гулять, с тобой гулять!

– Но я не гуляю, – мягко поправил ее Джек. – Я ищу таких, как ты, и отправляю их туда, куда они должны были отправиться, проводи их семьи как положено. Это труд…

– А я и не говорю, что не хочу трудиться! Я буду помогать. Я хорошая помощница, так мама говорила, – возразила Барбара опять упрямо, вперив ноги в землю, как бычок, а руки вытянув строго по швам. – Гулять мы будем тогда, когда не будем трудиться. Или будем только трудиться, да, но ходить ведь тогда все равно придется много, верно? Где‐нибудь да норка с кроликами по пути подвернется! Заглянем одним глазком и дальше пойдем.

Джек обхватил пальцами свой подбородок, прижал ладонь к нижней половине лица, чтобы Барбара не видела, как он улыбается. Она улыбалась тоже во весь свой пухлый рот с молочными зубами, а Джек улыбающуюся душу еще никогда не видел раньше до нее, ибо странно улыбаться тем, у кого осталось только трагичное прошлое и нет никакого, даже такого же трагичного, будущего.

Если только Джек не примет решение, которое, шептал лес вокруг него, ему не стоит принимать.