Самайнтаун

Но то, что трупы наконец‐то подняли и установили вместе с медиумами у фонтана, отрезало для них обоих все пути назад.

– Знаешь, что ироничнее истории двух братьев, которые вновь обрели друг друга, потому что безумная старуха думала, будто стравливает двух злейших врагов? – завел Ламмас снова, окидывая взглядом темные, безжизненные дома вокруг площади. Безразличные окна не таили за собою людей, ибо все люди стояли здесь, собранные им одновременно и как зрители в театре, и как марионетки. Словно подвязанные лесками, они застыли в затейливых позах, послушные и безропотные, даже когда Ламмас принялся тыкать пальцем в щеку одному забавы ради. – Ты, помнится, в человеческой жизни был пастухом. И после смерти им остался. Даже сейчас собираешь в стадо всех паршивых овец. Разве этот город – не загон для них? Вот почему тебе так легко далось его строительство. Это твоя натура – собирать в едино.

Ты и нас, свою семью, когда‐то так собрал. Давай сделаем это еще раз, вместе?

«Опять сшитые тела. Да сколько можно?!», – поежился Джек зябко, глядя Ламмасу за спину. В этот раз их, развешенных на высоких деревянных шестах, точно пугала, и привязанных клематисами вместо веревок, насчитывалось шесть. Чтобы понять, какое для чего – точнее, для кого, ему не потребовалось ни секунды.

Детская каштановая голова и маленькие ручки с такими же худыми ножками – почти все части от одного ребенка, но несколько «деталей» от двух или трех мальчишек постарше, будто Ламмас решил приделать новому телу Литы конечности «на вырост». Зато на другом конце ряда висела туша, слепленная весьма гармонично, крупная и мускулистая, и Джек мгновенно узнал то, что должно было стать Йолем, таким же крепким и мужественным благодаря многолетней работе лесорубом до сожжения. Тело для Белтайна же он заготовил хрупкое и изящное, почти феминное… Присмотревшись, Джек заметил, что ноги ему и вправду достались женские, возможно, от покойной Хейзел. Подвешенный рядом Мабон, в свою очередь, напоминал подростка, и голову с лицом Ламмас выбрал ему соответствующую, даже с похожими на него чертами лица, кажется, от кого‐то из тех мальчишек с парковки, которых Джек месяц назад проучил.

Несмотря на то сколь сложно было повторить одного человека из частей других, Ламмас справился со своей миссией на славу.

«Вот, чего он по городу, словно бы без дела, туда-сюда слонялся, – понял Джек. – Не гулял, а выбирал

». Подходящих кандидатов для их братьев присматривал. Даже сейчас он развесил их в том же самом порядке, в котором они к Колесу присоединились. Словом, соблюл все нюансы в точности.

– Что скажешь, Джек? – Ламмас обошел по дуге костер, приблизился к шесту с Мабоном и погладил его по лодыжке, будто хвалился своими подделками. – Как думаешь, им понравится? Скажи, похожи, правда? Медиумы помогли мне подобрать лучшие для них «компоненты», которые точно приживутся, и уже отыскали их души на той стороне. Я даже говорил с ними пару раз! Совсем недолго, правда, ведь чем дольше душа находится в том мире, тем она дальше от этого… Но медиумы призовут их снова, я уже договорился. Осталось только подготовить тела. Нет жертвоприношений – нет нас, духов пира… Так устроим же самое грандиозное жертвоприношение во славу Колеса!

Великая Жатва

забилась в Джеке в ответ на эти слова как единственная уцелевшая кровяная жилка в его теле, несмотря на то что Первая свеча все еще горела. Это было больше, чем инстинкт. Больше, чем предназначение. Словно кость, от скелета его естества неотделимая. Джек вдруг услышал, как она хрустнула, еще немного – и вправится на место. Снова что‐то щелкнет внутри без всякого предупреждения, и в глазах посветлеет, как от настоящего пламени, а вокруг – наоборот, потемнеет, ибо он саму ночь призовет, подчинит и обратит ее в голодного зверя. Погаснет голубое пламя свечи, но вспыхнет изнутри сам Джек. Тридцать первое октября и Ламмас, о нем напомнивший, уже разрезали его покой и выдержку на части.

Вот чего тот так жаждал и добивался все это время. Великую Жатву звал, приглашение для нее плел слово за словом, дабы выкосила она всех жителей Самайнтауна, и мир уверовал в духов пира опять, а вместе вернул ему – им – братьев, и все снова стало как прежде.

Вот только…

– Ты что, все‐таки правда с ума сошел, да? – спросил Джек со стоном, будто все еще надеялся, что нет; что осталось в Ламмасе нечто здоровое, хмурое, но доброе и преданное, заставлявшее его на пару с Джеком выкармливать неоперившегося вороненка и расчесывать гривы лошадям вместе с Остарой каждый рассвет. Впрочем, преданное в Ламмасе и впрямь уцелело – слишком преданное, а оттого губительное. – Послушай, брат, послушай… Это никого не вернет! Наших братьев больше нет. Я ведь душекос, Ламмас. Я знаю о душах побольше твоего. Если душа уходит, ее уже нельзя вернуть! Великая Жатва же и вовсе не предназначена для того, чтобы что‐то возвращать. Она лишь забирает. Я просто поубиваю здесь всех!