Самайнтаун

Голос его сорвался в хрип, брызнул изо рта кровью. Гортань действительно рвалась под натиском худенькой ладошки, что откидывала и тянула голову Франца назад. Он скосил на ней глаза, вцепился в ее пальцы собственными, пытаясь оторвать их от себя, а сам – нагнуться, выскользнуть из хватки. Тщетно: вся кровь, которую Франц выпил до этого, была одной жалкой каплей по сравнению с той, которую Кармилла пилами годами. Его глаза просто красные, а ее – рубины, выдержанное гранатовое вино. И тысячи прожитых ею лет – это сталь, в то время как полвека жизни Франца не что иное, как бумага. Ему ни за что не одолеть древнюю графиню, даже полюби смерть его в ответ так же сильно, как он любит ее.

– Умница, подружка, – хмыкнул Ральф, медленно к ним приближаясь, пока его медведи продолжали продираться через толпу к сцене, чтобы остановить то, что уже начиналось первыми дразнящими нотами гитары вдалеке. – Держи его так. Можешь на части разорвать, чтоб он подольше собирался, а то он у нас ведь, знаешь ли, абсолютно бессмертный…

– Абсолютно? – переспросила Кармилла над ухом Франца. – Абсолют вечности?..

Если бы он не был зажат в тиски настолько, что еще немного – и у него изо рта полезут внутренности, то точно бы закатил глаза. Так вот в чем дело! Она опять забыла! Пресвятая Осень, как же это утомительно.

– Кармилла, – выдавил Франц из последних сил, брыкаясь, пока Ральф тем временем крутил провод в длинных агатовых когтях и, похоже, пытался понять, что это такое и для чего. Еще немного – и ведь додумается порвать! – Отпусти меня. Мы друзья! Ты обратила меня, обратила! Я твое дитя!

Он почувствовал, как она ведет носом по его щеке, прижавшись сзади. Давление на шею, однако, не ослабло – та вовсю хрустела.

– Не может такого быть. Я никогда никого не обращала. С чего бы мне делать для тебя исключение, хоть ты и красавчик?

– Оу. Я красавчик? Спасибо. Жаль, что энтропия даже красавчиков из памяти стирает, – прошептал Франц и крякнул, когда от этого слова – «энтропия» – ее ладонь надавила сильнее. Словно он Лоре сказал «сиделка». Даже точно такое же утробное шипение услышал и увидел блеск клыков. Похоже, в этот раз болезнь Кармиллы куда дальше забралась, не только о нем, как червь, память выела, но и о том, что это вообще такое. – Кармилла, умоляю тебя! Вспомни, ну же! Кармилла…

– Откуда у тебя мой медальон?

– А?

Он опять скосил глаза, но уже не на самой ладони, а на том, что она теперь держала. Камея на золотой цепочке, выскочившая из-под порванного воротника его некогда белоснежной рубашки. Франц уже и сам о ней забыл, как и о том, что Кармилла сама цепочку на него надела тогда, в темнице Голема, после того как раскрыла ему глаза на благословение. Оказалось, то был подарок вовсе не ему, а ей. Кармилле от Кармиллы – воспоминания, что она нашла способ пробудить, пробудив сначала в себе сомнения, вопросы…

– Я бы не отдала никому свой медальон. Он мне от матушки в наследство достался, – прошептала Кармилла у него под ухом. – Ты… Я помню, помню. Сейчас, ты… Франц, да? Франц?

Он даже не успел ничего ответить, как Кармилла уже его отпустила. Голова перестала прощаться с шеей, а сама шея растягиваться и хрустеть, и это, несмотря на всю любовь Франца к боли, было самым большим за сутки облегчением. Он завалился на асфальт, слыша сквозь звон в ушах, как Кармилла над ним плачет, извиняется, и как ругается Ральф.

– Кармилла, они… – Франц кое‐как махнул на Ральфа с его медведями рукой. – Они хотят тут всех убить! Помоги, пожалуйста!

– Что? Ты мое дитя убить хочешь?! – прошипела Кармилла, и, хотя это было не совсем то, что Франц имел в виду, он остался вполне доволен результатом. Кармилла резко сиганула, подхватив полы развевающейся красной юбки, и Ральфу пришлось отпрыгнуть в сторону, роняя провод и парализованных людей, как кукол, чтобы избежать клацнувших у лица зубов. Спустя секунду к Францу прилетела голова, правда, к сожалению, не Ральфа, а одного из его медведей. Кармилла принялась рвать их на части, отделяя конечности от тела длинными ногтями, и на краю площади образовался кровавый неминуемый водоворот смертей.

– Ты что делаешь, идиотка?! Забыла, кому ты служишь?

– Забыла? Забыла? Я забыла?! – кричала она в ответ. – Нет уж! Я забыла достаточно, но не то, сколько людей из-за меня страдало. Хватит, хватит! Я больше никого не буду слушать. Ни тебя, ни Ламмаса, ни энтропию… Хватит!

Франц с упоением лицезрел, как их полку прибыло. Он наконец‐то поднялся, отряхнулся, схватил с земли упавшие наушники и, подняв стоптанный Ральфом провод, быстро перепрыгнул те метры, что разделяли его с последним ретранслятором. Открыв его одним пинком и искорежив дверцу, Франц воткнул штекер в свободное гнездо с такой силой, словно вонзал во врага меч, и, как только в блоке что‐то щелкнуло, развернулся и бросился обратно к подозрительно тихой сцене.

«Музыка так и не заиграла, а значит, – посудил Франц, – медведи Ральфа уже там».