Самайнтаун

Только сегодня Лора поняла, что ошибалась по всем статьям, и потому пение ее звучало совсем иначе: гулко, точно мошна монет, рассыпавшаяся в пещере; долго, словно не существовало для нее более пределов человеческой плоти. Впервые она смогла превозмочь их, пускай и знала, чем это аукнется. Голосовые связки натянулись, как струны, и задрожали еще в тот миг, когда они с Душицей только забрались на сцену и Лоре пришлось будить всех членов группы по очереди. Тогда же Лора извинилась перед ними – сквозь зубы, но все же – и сглотнула первые капли крови, появившиеся на языке, оставив их незамеченными. После Лора молча взяла в руки барабанные палочки и заняла свое место за установкой, готовая устроить очередной обмен, на сей раз с самой судьбой: ее голос в обмен на город.

Лорелея пела в последний раз. И разговаривала наверняка тоже.

Ибо уже спустя минуту после того, как микрофон включился, крови у нее набрался полный рот.

И все же оно стоило того. Она не смогла бы найти более подходящего слова, чем тот самый «резонанс», чтобы описать происходящее на сцене. Если их с Душицей голоса были нитями, то музыка – иглой, что сплетала их воедино. Гитара, бас и синтезатор завязывали узлы, и два звука действительно превращались в один сплошной – мелодию Самайна. Хотя Лора и Душица никогда прежде не пели вместе, они, две девы из воды, словно самой водой и были связаны. Нота к ноте, слово к слову, дыхание к дыханию. Душица, на удивление покорно уступив Лоре ведущую партию, изящно и аккуратно вшивала свой глас в ее. Они вместе будто поднимали на дыбы морские глубины, призывали океан. Музыка накатывала на площадь прибоем, разносясь далеко-далеко, топя в себе людей, чтобы затем помочь им выплыть на поверхность.

Старые мозоли покраснели на огрубевших за годы репетиций пальцах Лоры, а новые – взбухли. Она отказалась пренебречь барабанами, когда Душица предложила ей это, и тоже играла. Так же остервенело, как всегда, и даже чуть отчаяннее. В этот раз на бронзовые тарелки, однако, выливалась не боль и злость, а скорбь, вина и тайная надежда, которую Лора имела наглость продолжать питать даже после всего того, что натворила. Из-за того, как близко Лора наклонялась к микрофону, тот порой фонил. Свой же Душица держала в руках, отплясывая с ним, как с шестом, и разбрызгивая повсюду кровь, что еще капала с ее одежды. Несмотря на то что на самом деле их никто не слушал – только слышал, сейчас она выкладывалась ничуть не меньше, чем на всех своих концертах. Люди оторопело брели мимо, все еще неподвластные в себе, и площадь стремительно пустела.

«Уходите, – продолжала твердить им Лора через песнь. Она вплетала в нее наказ, как очередную нить в кружево пестрого платка, в который заворачивала всех и каждого, эту же нить к их умам протягивая и обвязывая в несколько слоев. – Домой уходите! Прячьтесь, спасайтесь. Уходите, уходите скорее!»

Здесь белладонна – приправа, а не яд,Надень-ка, дружище, лучший свой наряд!Туман давно окутал этот край,

Садись, смерть заварит тебе чай.Однажды мы сгорим в своих грехах дотла,Но здесь такая жизнь нам всем мила,В Самайнтауне, друг, о смерти нет тревог,

В Самайнтауне никто не одинок.

Глаза Лоры закрылись. Пальцы сжали барабанные палочки. Русалочьи чары заплелись еще крепче, распуская любые другие – и ведьмовские, и чьи‐либо еще. Голос продолжал звенеть, порождая их, а бутылки продолжали лопаться и разлетаться вдребезги на пару с витринами магазинов через дорогу. Концерт удался на славу…

А затем голос у Лоры вдруг сорвался. Во рту растеклась соль моря, которому Лорелея больше не принадлежала, и соль крови, которой истекали ее голосовые связки.

– Лорочка? – Душица оглянулась на нее, едва заслышав, как та фальшивит. В белых глазах без зрачков отразилось исказившееся лицо Лоры с губами красными, будто она объелась клубники. – Лора, мне кажется, пора заканчивать!