Самайнтаун

Маленькие, пронырливые, размером всего с мизинец, но с челюстями хваткими, как у волков, они едва не сорвали с петель дверь в Волшебную страну, ринувшись на ее зов и сладкий запах людской плоти. Какое‐то время Титания даже не двигалась, позволяла им ею кормиться, ибо только так она могла искупить свою вину. Ее руки поднялись над головой с венцом из паутины, спина выгнулась, чтобы как можно больше детей прильнуло к нежной коже боков и ребер. Звенели перламутровые крылышки, как у бабочек, с изящных раздвоенных завитков сыпалась пыльца. Феи, одинаково изголодавшиеся что по еде, что по материнскому теплу, вгрызались в Титанию намертво, но благодаря этому она и смогла увлечь их за собой. Так шлейф из волшебного звона, янтарного сияния и капель крови, которые скатывались по ее нагому телу, протянулся тропою через лес.

Королева Неблагого двора шагала по нему в окружении своих детей и подданных. Их крылья щекотали ей щеки и колени, а ее ногти оставляли зазубрины в стволах деревьев, словно она метила свои охотничьи угодья. Там, где ступали Королева фей и ее свита, как всегда, распускались сонные цветы и ягоды дурманящего терна. Каждая капля пыльцы, упавшая на землю, превращалась в черный лепесток, а каждая капля крови – в острые шипы. Сердце Титании раздувалось от нежности, сама она урчала, как и ее дети, от счастья и удовольствия. Забота о них, что столько лет была тяжелым бременем, вновь стала для нее отдушиной.

– Мои славные, мои хорошие! Потерпите еще немного. Я искуплю свою вину с лихвой. Нас ждет очень много еды. Я веду вас на пир, крошки!

Протягивая за собою цветущий след, смертельный для всех, кто на него наступит, Титания вышла из вязового леса и двинулась в центр Самайнтауна.

Осень не препятствовала ей, а, даже наоборот, будто бы встречала. Ибо пускай Тита и несла в себе осколок лета, но он был ядовитый, мертвый, а потому осени под стать, будто ее начало и конец. Бронзовые листья шуршали, подсказывая путь, и благодаря им и толкающему ее в спину ветру Тита беспрепятственно пересекла Темный район, пока не оказалась возле площади. А чтобы дети не капризничали, не отставали и не отвлекались на пестрые городские украшения, она периодически привлекала их к себе и опять подкармливала, подставляя им руки или грудь – то правую, то левую. Казалось, само ее тело поросло цветами, кровавыми бурбонскими розами расписанное. Титания морщилась, когда очередная фея пробовала ее на вкус, но не смела жаловаться.

Все ради семьи. Ради обеих семей сразу.

– Вы помните, как мы вместе ходили на охоту? – спросила Тита у детей, когда впереди показалась шафрановая гладь Немой реки, а еще чуть дальше – брошенные машины и разодетые в белые простыни люди, выстроившиеся шеренгой вдоль побережья, будто живая изгородь. – Поохотимся же вместе снова! Ешьте всех, кто зло мне причинить хочет, вашей матери и Королеве. Да, да, только их. Никого больше! Да, да, знаю, знаю, так неинтересно, – отвечала она на разочарованный перезвон их крыльев. – Зато вы можете есть столько, сколько пожелаете. Будьте моими глазами и ушами. Будьте моими зубами и когтями. Будьте моими детьми и моим войском! Вы от плоти и крови моей, от хищных лоз Волшебной страны и голодной звериной слюны, от темной стороны мироздания. Будьте мне послушны, и мама больше никогда вас не оставит. Да будет так.

Отовсюду раздался согласный стрекот, в темное небо взмыли облака чистого сияния, похожие на рои мотыльков. Ибо обещание, данное Королевой, нерушимо, как нерушимы узы между матерью и ребенком. То был договор

, подписанный сочащейся из груди кровью и пыльцой в великую ночь Самайна, и феи, жужжа от восторга и предвкушения, разлетелись исполнять его условия. Часть отправилась на разведку, принялась заглядывать в окна спящих домов из красного клинкерного кирпича, а часть раскинулась за спиной Титании плащом, как королевский арьергард.

Проложенная до городской площади асфальтированная дорога, по которой Титания ступала босиком, оставляя за собой отпечатки ног из сырой земли, теперь тоже зацвела. Колючие кущи навалились на нее по бокам, сделали узкой и непроходимой, и хотя у Титании оставалось не так много собственной пыльцы – всего несколько пальцев по-прежнему ее источали, – терн оставался ей крайне послушен. И его ветви, и феи обрушились на мертвецов в белоснежных простынях, застигнув тех врасплох; принялись рвать их, душить и терзать с упоением. Ведь мертвая плоть хоть и горька на вкус, но все же остается плотью и насыщает ничуть не хуже живой.

Так весь Неблагой двор осадил Самайнтаун.