Самайнтаун

Все началось с мурлыканья в такт ударам, а закончилось сведенным болью горлом и привкусом меди на губах. Не всем морским девам даны чары, не все морские девы созданы, чтобы заманивать в пучину и топить. Последнее делали сирены, они пели душам, которыми питались. Русалки же пели лишь умам. Красиво, мелодично, на звук от сирен и впрямь почти не отличить, но то просто развлечение, а не способ выжить. До того как впервые ступить на сушу, Лора даже не знала, что так умеет. Что если спеть кому‐нибудь живому, а не скалам и прибою, как она от одиночества пела прежде, то взгляд человека становится стеклянным, тело вялым, а воля гибкой и послушной. Что так она может велеть не двигаться, хоть и ненадолго, или заставить отдать ей украшения, вещи, кошелек (что очень пригодилось позже, когда она снова осталась совсем одна). Правда, вместе с тем Лора узнала кое-что еще – то, что жизнь к ней поистине несправедлива. Будучи русалкой, Лора могла петь, сколько пожелает и сколь угодно громко, но не имела никого, кто мог бы ее слушать. Став человеком, она получила в распоряжение целый мир, но петь, как раньше, не могла – человеческая плоть, слишком слабая, не подходила для русалочьего голоса.

И все же иногда, но он звучал. Прямо как сейчас, когда Лора расслабилась, забылась. Инстинкты ведь есть у всего живого, их не перережешь ножницами, не убьешь проклятием. Инстинкт русалки – петь. Грех не поддаться ему, когда так хорошо. Когда стучат барабаны, как пульс в висках, и затяжное, бессловесное пение сплетается с ними, эхом отзывается во всех углах и трещит в воздухе, будто резонирует. Лорелее казалось, что ее пение еще никогда не было настолько мощным и прекрасным. На сей раз в нем было нечто большее, чем кровь, медленно собирающаяся во рту, и призыв повиноваться.

В руках бармена за стойкой лопнула бутылка.

– Что она делает?! Ее пение…

– Так красиво…

– Лора!

Что‐то произошло – нечто большее, чем происходило с Лорой прежде, – но раньше, чем она поняла, что именно, Лора устала и очнулась. На сцене, окруженной софитами и пустыми средь белого дня диванами, с которых на них смотрели лишь декорации-манекены – их зрители, – воцарилась тишина.

– Успокоилась? – спросил басист раздраженно, держа ладонь поперек блестящих струн своей гитары, висящей на ремне через плечо.

Признаться честно, Лора даже не помнила членов группы по именам. Они играли вместе уже год, а Лора вечно обращалась к ним не иначе, как «Эй», и различала всех исключительно по специфическим чертам. Длинные сальные патлы у этого самого бас-гитариста; вечно синие, как у утопленницы, губы и колечко в носу у другой гитаристки; пышная грудь, размером с саму Лору, и выбритые виски у клавишницы; ну и, конечно, Душица, которая, как всегда, опаздывала на репетицию и велела по телефону, чтобы начинали без нее. Та была единственной, кого из уважения к ее голосу и хватке Лора все‐таки знала и помнила хорошо.

– Не понимаю, на кой черт Душица вообще ее притащила?! – раздалось из-за электронного синтезатора, стоящего в ореоле желтого луча, мигающего над сценой. – Она даже бас-барабан из-за педали использовать не может! Какой из нее барабанщик?

– Да ладно тебе. Отсутствие баса не особо слышно, когда играем вместе. Зато с ритмом у нее хорошо, – неожиданно заступилась за нее гитаристка. – К тому же, у нас, в Самайнтауне, других барабанщиков нет, мы на ее место полгода никого найти на постоянку не могли…

– Это и неудивительно. Вы ведь все здесь бездари бесталанные.

Слова вырвались из Лоры вместе с выдохом, и тишина, снова накрывшая сцену бесцветным куполом, зазвенела вместе с бронзовой тарелкой, которую басист нечаянно задел локтем, когда перегнулся к Лоре через установку.

– Что ты сказала? Повтори-ка.

Но она не стала повторять, а пояснила вместо этого методично, вытирая со лба пот рубашкой, обмотанной вокруг пояса поверх майки:

– У этой вот не гитара, а старая рухлядь, которая постоянно расстраивается прямо во время игры. Ты что, повязала бабушкину пряжу вместо нормальных струн? Или гитара досталась от покойного деда? Что на счет тебя, – Лора перевела вытянутые палочки с резко поникшей гитаристки с синими губами на грудастую клавишницу, – кажется, нимфу. – Ты вообще по клавишам не попадаешь, играешь невпопад, со слухом явно проблемы. А ты, – она посмотрела на басиста, чьи глаза налились кровью, стоило Лоре обратиться к нему, – помойся для начала. В конце двадцатого века вонять уже не модно.

Барабанные палочки со стуком ударились об пол, куда Лора демонстративно швырнула их, как мусор. Затем она выехала из-за установки и скатилась со сцены с приставленным для нее пандусом почти что кубарем, но зато сама и побыстрее, пока ошеломленные ее выходкой музыканты не успели опомниться.

– Передайте Душице, как вернется, что я ухожу из группы. В жопу ваш рок, неудачники.