Самайнтаун

Там, в коридоре, Джек натолкнулся на громилу Леми, который тоже мирно пропустил его, повернувшись полубоком, а через пару поворотов опять привалился к стене, потому что не мог больше стоять. Его знобило и тошнило, хотя он никогда и ничего не ел, и потому даже облегчить желудок ему было неоткуда и нечем. Внутреннее пламя словно выжгло весь кислород из легких. Пошатываясь, Джек прошел мимо комнат и невольно подсмотрел в одну из них, приоткрытую. Девушка с темно-красными глазами расчесывала золотистую копну волос напротив зеркала, сидя вместо стула на гробу, и, заметив Джека, подмигнула. С остановками и кряхтением в конце концов он преодолел все те бесконечные повороты и коридоры, которые в его состоянии казались ему еще длиннее. Призраки оборачивались, шептались, отчитывали его за то, что он трогает сальными руками стены и картины, прислоняясь к ним. Джек бы определенно свалился на ступеньках лестницы, если бы маленькая короткостриженая медиум в белом балахоне не подскочила к нему и не взяла под локоть.

– Почему Лавандовый Дом с ним? – спросил Джек хрипло, когда она провела его к порогу. Оттуда тек зернистый свет болотных фонарей и веяло живительной прохладой – свобода от духов, Ламмаса и того чудища внутри Джека, которому он почти позволил занять его место. – Почему вы помогаете ему? Чем так плоха осень?

– Ох, осень замечательная, господин Самайн! – ответила медиум с дежурной улыбкой. – Дело вовсе не в ней. Лавандовому Дому безразлично, какое на улице время года, ведь мы все равно его не покидаем. Просто Ламмас – наш почетный гость, у него самый высокий процент по лавандовой карте лояльности!

– Почетный гость?.. Что это значит? Он часто обращается к услугам спиритизма? Кого он вызывает?

– Это конфиденциальная информация. Мы как призраки – умеем молчать. Всего хорошего, господин Самайн, – сказала медиум и вытолкнула Джека за дверь.

* * *

Титания добросовестно выполняла наказ Тыквенного Короля. Она снова чувствовала себя зверем на охоте: притаилась в зарослях шиповника и почти не двигалась все это время. Только серые глаза иногда прикрывала, чтобы посетители Лавандового Дома и обычные прохожие не заметили, как они горят и светятся сквозь жухлую листву. Очень скоро вокруг почти полностью стемнело: солнце закатилось за фиалковую крышу, подсвечивая его сзади леденцовыми оранжевыми всполохами, словно там, на заднем дворе, горел костер. Вдоль тротуаров зажглись высокие болотные фонари, мшистый зернистый свет заглушил октябрьские краски Самайнтауна.

Находиться в такое время суток вблизи вязового леса, из которого Титания когда‐то пришла и где набухали лей-линии в преддверии Самайна, чтобы порваться и открыть между мирами двери, ей было неспокойно. Она старалась не оглядываться на него, боялась, что тот утянет, соблазнит хищника внутри, и острые кончики ушей невольно вздрагивали, когда где‐то позади наземь ложился сорванный листок. В остальном возле Лавандового Дома царила тишина, гости входили и выходили молча. Менялись только их поступь и глаза: поступь становилась шаткой, а глаза – стеклянными и пустыми. Титания следила за каждым, но больше всего за самим домом. Она ждала Джека, тревожилась. Золотая пыльца на кончиках пальцев стала липкой от пота. Там, где она капала на землю, прорастал ядовитый терн.

Так, казалась, прошла вечность… А затем колючий, стылый ветер зашелестел ветками шиповника, взъерошил Титании волосы и потушил все четыре тыквы на крыльце. Она почувствовала сладкий запах осенней гнили, ее любимый, – и дыма, словно что‐то коптит. Небо над головой стало еще темнее, и даже свет болотных огней в стеклянных фонарях потускнел.

Оскалив зубы, Титания бросилась на помощь Джеку.

Она почти пересекла дорогу под сигнал автомобиля, перерезав тому путь. Еще бы немного – и взметнулась на крыльцо, схватилась бы за ручку с навершием в виде мотылька и выбила ее. Но что‐то крепко схватило Титу сзади за воротник пальто, дернуло и откинуло назад, перебросив обратно в лесополосу, да с такой силой, что она перелетела не только кусты шиповника, но и границу леса, которую поклялась никогда не нарушать.

Приземлилась Тита, однако, мягко, на ноги и ладони, прочертив ими по земле длинную черту. Полусогнутая, зажатая между высокими деревьями, как в ту самую ночь сорок лет назад, она предупреждающе зашипела, вскинул голову. В этот раз ее тоже не пускал дальше человек, но уже иной.

– Опять ты!