Самоубийство: сборник общественных, философских и критических статей

Пожалуй, да.

Отчасти.

Но что влюбленность в смерть, надежда на смерть даже у детей, — это говорит де один панегирист смерти Сологуб.

Отзвуки этого тяготения в смерть, — настоящего сладостного пьяного тяготения, — есть даже в узкой и вульгарной книге Проаля о детских самоубийствах.

Откуда пришло оно это очарование смерти?

Я еще лет шесть назад указывал одну причину. И до сих пор считаю ее главной и существенной. Это — оскудение в детстве сказки, я решился высказать — религиозной сказки: она особенно широко осмысляет жизнь с точки зрения детского миросозерцания.

Той сказки, на каких воспиталась Лиза Калитина, мальчик из „Профессора Спирьки“ Мамина-Сибиряка.

Рассказов о мучениках, из крови которых цветы вырастали, о Спиридоне из Городищ, которому каждый год сапоги шьют, потому что за год-то он всю округу обойдет, где больные, где скорбящие...

О Дон-Кихотах и Гаазах, Дамианах, Деместрах и Бруно. О великих мечтателях и просто „Бодрых людях“

Сказка нужна как противоядие против серых тонов действительности.

Как суррогат яркой и светлой жизни с ее серыми „фактами.“

Наше время сознательно враждебно сказке.

„Не нужно сказки, — говорит отец Сережи в „Наследственности" Марка Криницкого.

Я бы охотно сжег всю эту детскую литературу! Пусть он набирается трезвых, положительных сведений“

Факты, — точно топором, рубил он. — Факты... естественно научное образование, дисциплина ума.

И сын окружен фактами.

Факты... Факты... — звенит у него в ушах каким-то погребальным звоном, и что-то темное и страшное смотрит по ночам в окна.

Кража у него последней сказки о Боге была для него последним ударом.

..Собственно Сережа был маленький язычник. И тем не менее он страшно страдал от последней потери Бога, страдал оттого, что нарушался покой какой-то самой нежной и тревожной части его души.

Раньше она спала, очарованная пустым, ничего не значащим словом. Иногда только она заявляла свои права, но это было глухое, подавленное недовольство Теперь им овладел внезапный испуг. Все как бы сдвинулось со своего места.

Ночью во сне Сережа чего-то искал, а на другой день, когда опустились сумерки, он вдруг почувствовал странный холод на сердце. Чем больше сгущалась за окнами тьма, тем сильнее возрастал его безумный ужас. Наконец, уже лежа в постели, он внезапно почувствовал, что силы его покидают. Горячий пот выступил у него на лбу и на ладонях... И стены стали страшными.

Отовсюду глядело страшное, незримое.

Пустота. Ничто. Среди одиночества и пустоты Сереже нужно было ощущать за собой какую-то поддерживающую схему Сказку об иных возможностях. И вот ее не стало, осталась пустота.

Но если с пустотой, может быть, и можно бы было справиться Сергею, Токареву и Варваре Васильевне, то где же справиться маленькому Сереже?

И по становится ли необходимым, чтобы он влюбленно всматривался в глаза смерти?

Конечно, тот же недостаток сказки об яркой жизни, отсутствие иного яркого мира увел в смерть и Колю, и других.

Сказка нужна. „Хорошо. Но вы противоречите себе“, — скажут мне.

— Вы, который, повидимому, был так согласен с мыслью матери Сережи:

„Ложь, хотя бы даже и прекрасная, рано или поздно разобьет твое сердце. С детства приучайся смотреть правде в глада“... И не отравляй себя мечтой о гармониях.

Да. Но, во-первых, что же делать, когда потребность сказки, мечты заложена настолько прочно, что и та же мать годами не погасила в своей душе глухого беспокойства“.

Оставить ребенка только впечатлениям серых будней, убивающей всякую силу духа школе и математике фактов значит отнять у ребенка воздух, сделать его рахитиком духа или толкать к самоубийству.

А во-вторых, я и не считаю опасной мечту саму по себе. Наоборот, считаю ее главным двигателем жизни.

Но только прагматическую мечту, слитую с делом, в самом детстве осуществленную, ставшую идеей-силой.

Правда, мечта убивает. Отравленные ею, по физически бессильные или усталые Варвары Васильевны, Токаревы и Ивановы погибают после борьбы или даже не начиная жизни, — пугаются живого участия в ней и бегут из нее.

Но это потому, что у строителей жизни „опаленные души“.

Что их жизнь — не выросшая вместе с ними и вместе с ростом осложнившаяся мечта.

А мечта — пробудившаяся с запозданием и не по росту сберегшейся нервно-душевной силы.

Для Сережи мечта, — и не украденная так рано, — могла бы быть смертью, если бы была только и окончательно суррогатом жизни, а не двигателем ее.

Как не гибнуть людям, у которых идея, мечта и порыв оскоплены, не воплощены в дело.

Я люблю пользоваться для характеристики нашего воспитания сказкой о царевиче Иосафате (Будда).

Отец, желая охранить сына от темных впечатлений жизни, поместил его в уединенный замок и запретил всякий намек о смерти, старости, уродстве и нищете.

Однако, царевич однажды прорвал охрану и увидел „нищего, согбенного недугом“ и мертвого в гробу, и скорбь, и болезнь.

Пораженный зрелищем, к которому не был подготовлен, Иосафат ушел в пустыню... Отрекся от жизни.