Сандуны: Книга о московских банях

Юлия Адольбертовна дивным почерком выпускницы института благородных девиц писала в стиле тогдашних документов: «Но бани есть исключительно одни из тех городских построек, которые снабжаются водой с избытком и в случае пожара в соседних домах могут оказать лишь услугу доставлением воды во всякое время».

Мало кто знал, как плохи были дела подпоручиковой вдовы. Но об этом разведал тогдашний содержатель соседних Каменномостских бань купец Горячий. Он уже точно знал, что Каменномостским баням быть недолго. Не только из-за того, что они слишком ветхи — для постройки храма Христа Спасителя площадь расширялась. Еще и поэтому их неизбежно доломают, если они сами до того времени не рухнут на тех, кто моется и парится. Это он и предложил Воейковой совместно добыть разрешение на постройку бань. У него здесь и земли нет, и не дает ему управа разрешения — с дворянами у властей иной разговор. А бани он сам построит, и вдова будет в большом прибытке. Поэтому Воейкова старалась.

Близок Кремль? Отбиваясь от возражения, Юлия Адольбертовна убедительно доказывала, что «Лебяжий переулок может считаться глухим и мало проезжим, так как главное сообщение с Кремлем и движение экипажей производится по Волхонке и набережной, мимо Александровского сада». Вдобавок, будущие бани будут совершенно не видны и «вполне скроются другими постройками». Даже расширение площади вокруг храма Христа Спасителя положения ничуть не ухудшит: Лебяжий переулок укоротится из-за того на семь саженей, а 30 саженей все-таки останутся — в глубине «переулка, неоживленного ездою». Юлия Адольбертовна напирала на аналогию с главной столицей — вот и в Петербурге на площади против дворца великого князя Николая Николаевича существуют народные бани фасадом на самую площадь. Московские бани, подобные Вороненским в Петербурге, послужат украшению и «для города Москвы могут послужить лишь к удобствам городской жизни и не одним лицам, населяющим эту местность, но и просвещенным жителям других мест».

Филимон Петрович Горячий прочитывал сочинения Воейковой, одобрял слог и побуждал действовать дальше. Он похвалил вдову за то, что так осторожно вела себя с Бирюковым — не напугала отказом и ничего не обещала. Филимон Петрович встретился кое с кем из гласных, не пожалел денег для раздачи нужным людям и тогда, к радости Воейковой, был получен обнадеживающий ответ. Все, что служило прежде препятствием, было обращено в пользу будущих бань на Волхонке. За подписью одного из думских гласных на казенной бумаге сообщалось, что тот самый «закон, изображенный в параграфе 50, Высочайше утвержденный 13 апреля 1823 года», мягко выражаясь, не обязателен. Там не очень ясно сказано, какое расстояние от городских бань должно считаться близким, чтобы не было «отвращения подрыва».

А другие документы — распоряжения министерства внутренних дел и новое городское положение не упоминают устаревшего запрета. Теперь для бань требуется только одно: чтобы они «имели два отделения — одно для мужского, другое для женского пола, с особыми входами и надписями». И все. Потом, какая же это забота о городском благе, когда запрещают строить хорошие бани, чтобы не прогорели плохие? «Увеличение количества бань поведет к конкуренции и побудит содержателей бань как к переустройству, так и к лучшему содержанию». И вообще «охранение привилегий городских бань не обязательно для городской управы». Если управа боится, что арендатор городских Зачатьевских бань Смирнов пострадает, то пусть управа посоветует ему же получше заботиться о банях, и тогда он «сохранит за собой большинство привычных посетителей».

Юлия Адольбертовна считала, что она уже выиграла окончательно, и поспешила сделать последние усилия. По всем правилам письмовника написала изящным почерком личное письмо товарищу городского головы: «Любезный Леонид Николаевич! Не поставьте в вину, что я, ввиду скорого отъезда из Москвы в Петербург, поставлена в необходимость беспокоить Вас». А едет она в Петербург «за моделями и рисунками Вороненских бань». В Москве они будут «выходить из ряда обыкновенных торговых бань и имеют быть приспособленными вместе с общим отделением и для исключительной публики». Ей очень понравилось удачное слово, и она повторила его, изящно заканчивая письмо: «Даю себе право убедить Вас, что я исключительно желала бы преследовать удобства жителей города, а не свои личные интересы».

Юлии Адольбертовне, конечно, никто не верил. Тяжбой с отцами города она привлекла внимание к своей особе, и мало для кого осталось тайной, что старалась она для купца Горячего, который обещал ей для поправки дел солидный куш. Он чуть было не свалился ей в руки. Кто-то из Петербурга надавил на обер-полицмейстера и тот тоже заявил, что не видит основания для отказа в прошении Воейковой. Тогда писарь городской думы начисто перевел доводы одного из гласных и припас к концу традиционное заключение: «С мнением согласны». И оставил место для подписей.