Санкт-Петербургская быль

– Это уже сделано, ваше величество, – наклонил голову Пален.

Хитрый царедворец! Он знал, что делал. В государстве нет больше смуты, с ее коноводами покончено, последний акт драмы, носившей название «хождения в народ», вчера сыгран, и государь больше и слышать не хочет о чем-либо подобном. Сегодня был случайный выстрел, ничего более не было и не может быть.

Удивительно, как все шло по цепочке: Путилин предугадал мнение графа Палена, Пален – мнение самодержца. Предугадал «высочайшие мнения» и Лопухин. Теперь оставалось внушать эти «высочайшие» мнения тем, кто сам до них не додумался.

Потом подошел хирург, то есть его подозвали. И государь, уже стоя, коротко поговорил с ним, спросил о состоянии старика и не забыл поинтересоваться калибром попавшей в него пули.

– Оружие было марки «бульдог», так ведь?

– Так точно, ваше величество. Шесть стволов…

– Зарядов, – поправил хирурга государь.

Хирургом этим был Склифосовский, светило среди столичных профессоров-врачей, а царь взглянул на него так, как смотрят на малосведущего человека, не понимающего самых простых вещей.

Понятно, хирург только голову склонил, не стал оспаривать то, что считается издавна «наукой царей».

– Так точно, ваше величество: зарядов.

Время царского визита распределилось так: из двадцати минут не меньше пяти ушло на подъем по лестнице, еще пять – на отдых в кресле и беседу с графом, две-три – на разговор с хирургом, и если все это вычесть, то у постели Трепова государь, выходит, пробыл совсем недолго. А еще была до этого задержка у двери в спальню, где стоял охваченный страхом и верноподданническим восторгом Курнеев.

– Ваше высоко… велико… августей…

Совсем сбившись с мысли и забыв все заученные слова, майор повалился на колени перед самодержцем и зарыдал. Из свиты, сопровождающей государя, к майору подбежали, помогли ему встать на ноги. Пахло от майора водкой так, что придворные, помогавшие ему встать, только из необходимости соблюдать приличие не дали ему тумака.

– Ваше велич… Велите не казнить, миловать, я проект придумал, – болтал бог весть что Курнеев. – Великий проект, видит бог!

Инцидент показался забавным государю, и он велел одному из придворных выяснить, что за проект у майора, и даже подождал у двери, пока придворный выяснял это у Курнеева.

Минуты две ушло еще. Государь, ожидая, держался за ручку двери, а по ту сторону замирал от нетерпения лежащий в постели градоначальник. Ему, Трепову, видно было – ручка двери дергается, вертится, а никто не входит.

Наконец придворный смог доложить государю, чего хочет Курнеев. У майора действительно есть один проект, смысл которого, как можно понять, сводится к следующему: самая главная беда для России исходит из Швейцарии, где все крамольники собрались; так вот надо, по мнению Курнеева, эту республику проклятую, это гнездо русских социалистов, уничтожить, а всех их – на Сахалин и блокировать военными кораблями!

Услышав это, царь не без грусти усмехнулся и с усмешкой этой вошел в спальню. Еле-еле с турками справились, а тут еще предлагают за Швейцарию браться.

Впрочем, на республиканскую Швейцарию у царя был зуб, особенно на Женеву и Цюрих. Вся крамола русская гнездится там, это самый крупный центр якобинства в Европе, – тут царь вообще-то сходился с Курнеевым в мнении, да что сделаешь, за проектами дело не стало бы, вот рукой туда как достать?

У постели пострадавшего государь пробыл всего считанные минуты. Но и в эти минуты произошел новый инцидент.

Самым большим испытанием для Трепова было лежать при государе. Он так переживал, так извинялся, что было жалко на него глядеть.

– Ваше величество, я глубоко… я знаю, сколь нелепа моя лежачая поза в такой момент.

– Будет, мой дорогой Федор Федорович… Не волнуйте себя. Я пришел выразить вам свое сочувствие и сейчас уйду. А вы лежите и, бог даст, поправитесь. Все будет хорошо, надеюсь.

Лежит седая голова на белой подушке, смотрит на государя большими выпученными глазами, смотрит с растроганным видом человека, который не в состоянии выразить словами, как он сейчас счастлив, как велика его любовь к престолу, к ее самодержцу, ко всему, что он, Трепов, отстаивал и за что пострадал. Вот и хранил бы такой вид, а языку не давал бы воли, раз он своих чувств не в состоянии словами выразить.

Но старик все же нашел в себе силы проговорить:

– Благодарю, ваше величество… Теперь я спокойно… и без страху готов… готов принять смерть… Видит господь, я не виноват!..

Государь вытер платочком глаза и выразил надежду, авось божьей волей и с помощью надлежащих мер, принятых медициной, все окончится благополучно.

– Видит бог, – все жалобился старый Федя. – Я по закону действовал, даже по-отечески, можно сказать…

Государь опять приложил платочек к глазам и сказал еще несколько утешительных слов: мол, никто и не сомневается в законности действий пострадавшего, и лично он, царь, высоко ценит заслуги градоначальника перед престолом и не менее его, Трепова, доброе сердце.