Счастливый Кит. Повесть о Сергее Степняке-Кравчинском

В тишине неумолимо, бесстрастно тикали часы. Он только сейчас услышал этот звук, и, как всегда, ощущение непрерывно уходящего времени подстегнуло его. Он вскочил с дивана.

На письменном столе все оставалось в том же порядке, вернее, беспорядке, как и три дня назад. Под лампой хаос бумажек, куча блокнотов, листов с началами глав — материалы для будущего романа. В тетрадке план статьи для «Свободной России». Посреди стола придавленные тяжелым пресс-папье листы перевода «Подпольной России». Сколько изменений рукопись претерпела! Изданная на нескольких языках, она приобретала отпечаток национального характера, каждый раз что-то теряя и что-то приобретая независимо от намерений автора. Написанная первоначально по-итальянски, казалась более пылкой и восторженной, на английском — более лаконичной и сдержанной, а во французском переводе появился оттенок риторичности, патетики. И наконец теперь, когда ее издадут в «Вольном фонде», ее строки будут точно соответствовать чувствам и мыслям русского человека.

Но изменения, которые происходили в тексте книги, вносились не только иноязычным интонационным строем. Их совершала само время. Перемены с людьми, еще живущими и действующими. Как много значит одно слово в книге! Оттенок эпитета, отсутствие эпитета. Это редко заметно читателю, но тон и смысл фразы ощущается каждым. Так случилось с «профилем» Стефановича. В итальянском издании он был назван дражайшим другом, в английском — дорогим другом, во французском, после суда — просто другом. А теперь...

Теперь надо писать иначе. Во весь голос.

Он сел за стол.

«Он задумал план, поразительный по соединению смелости с бесстыдством, грандиозности и практичности — с полной беспринципностью. План этот состоял в том, чтоб поднять народ на весь существующий порядок и на самого царя — во имя царя же. Стефанович сочинил и сам себе вручил тайный царский манифест, призывающий народ к всеобщему восстанию ввиду полного бессилия самого царя и его полного порабощения дворянством и чиновниками. Это была старая «самозванщина», облеченная в новую канцелярскую форму...

Принцип стефановичевского плана — обман народа, хотя бы для его же блага, и поддержание гнусной царской легенды, хотя бы с революционными целями, был безусловно отвергнут партией и не имел ни одного подражателя. Но энергия имеет непреодолимую обаятельность, в особенности для русских, среди которых людей с энергией так мало...

Как бы то ни было, одно время Стефанович был едва ли не самым популярным человеком в партии. Его речь на суде была большой неожиданностью как для его друзей, так и для посторонних. Страсть ходить обходами сыграла с ним плохую шутку. Проведя мужиков для блага революции в «Чигиринском деле», он на процессе пожелал провести правительство для блага свободы, напустив на себя личину монархизма. Он осекся и был одурачен правительством, и последняя вещь оказалась ему горше первый».

Он поставил точку, повеселел, потянулся, стал громко напевать на мотив, неизвестно с чего бы всплывший, детской хороводной:

— Конограй, конрграй, кого хочешь выбирай!..

Паранька приняла это за приглашение порезвиться и притащила из гостиной продавленный красно-синий мячик.

В дверях появилась Фанни, прислонилась к притолоке, бросила в него муфточку, сказала:

— Приехал! Как мне не хватало твоего голоса, твоего смеха!

Он подбежал к ней, обнял, вдохнул запах мокрых волос, шепнул:

— А может, и вправду счастливый Кит?

Ночь подкралась незаметно. Он понял, как поздно, только поставив последнюю точку в рукописи. Перевод «Подпольной России» на родной язык был закончен.

Снова для него ожили портреты или, как называл их, «профили» своих друзей, революционеров семидесятых годов, казненных, как Софья Перовская, Валерьян Осинский, Дмитрий Лизогуб, или длящих мучительное существование в сибирской ссылке, как Клеменц, Стефанович.

Второе рождение книги. Хотя она переводилась и на английский, и на французский, но именно теперь, когда с помощью Вольного фонда ее прочитают в России, она родится как бы заново. В девяностые годы, годы общественной апатии, как никогда уместно напомнить те горячие, бурлящие дни.

Незабываемое время. Кружки... Казалось, вся мыслящая молодежь России объединилась тогда в кружки. Но чайковцы, к которым он тогда пришел, были больше чем кружком — семьей, братством. Он появился там, готовый принять на себя все обязанности, дал клятву посвятить всю свою жизнь борьбе за благо народа, все свои скудные средства отдал в общее пользование. Он был давно готов к этому. Не зря же еще в артиллерийском воспитывал себя «по Рахметову».