Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

Дорожные мытарства закончились в концлагере Бунслау по ту сторону Эльбы. Поначалу их здесь просто держали, потом стали раздавать местным помещикам и бауэрам, которые сами отбирали себе обещанных фюрером рабов, как на рынке. Тюниных присмотрели для крупного помещика, владельца обширных угодьев под Шильдовом. В поместье уже работало немало военнопленных французов, итальянцев, сербов, угнанных поляков. Отца Тюнины не видели с самой Литвы. Здесь его снова поселили отдельно, в корпусе для военнопленных, определив на хозяйскую конюшню, в которой ему чаще всего и приходилось ночевать. Женщины и дети занимались огородами, собирали камни, чистили леса. Порядок в поместье был образцовый, благо дармовой рабочей силы хватало. Поляки, помнится Вере Михайловне, жили в более-менее нормальном доме, им же, русским, достался курятник. Он и стал их жильем до конца войны. И все же это не был концлагерь. Во-первых, им оставили жизнь, а во-вторых, кормили мелкой картошкой «в мундирах», сывороткой, давали немного муки. Запомнился скромный дар простого немца-труженика, на зимней дороге в поместье отдавшего русским детям свой бутерброд со «шмальцем», перетопленным свиным жиром. Вера Михайловна до сих пор любит это нехитрое лакомство.

С утра до вечера раздавался в поместье стук деревянных башмаков. Под холодным взглядом надзирателя с плетью и лай откормленных собак тянулась череда дней, недель, месяцев. Взрослые работали не разгибаясь. Детей, если вдруг не находилось дела для их слабых рук, запирали в курятнике, откуда они не могли выйти даже по нужде. Да и сами не стремились за пределы своего «жилища». На улице их безжалостно травили немецкие дети. Странное дело польских не трогали, а русским доставались и побои, и издевательства. А потому, пользуясь редкой передышкой, наши ребята просто забивались по углам, вздрагивая от любого резкого звука. Играть и в голову не приходил, да они игр-то и не помнили.

Мимо усадьбы иногда водили колонны военнопленных. Ослабевших волокли на подворье и расстреливали на глазах у всех. Раб должен знать свое место.

Освободили их американцы. Накануне население деревни, а с ним военнопленные и польские работники, опасаясь, что первыми придут все же русские, ушли все до единого на запад. В опустевшей усадьбе наступила мертвая тишина. И Вера вдруг поняла, что она ребенок и что они, русские, не побеждены.

Внезапно осмелев, разыскала самокат, принадлежавший хозяйским детям. Ох и накаталась! Так и запечатлелся тот день в ее памяти радостью неожиданно осознанной свободы и усталостью не от работы, а от простой детской игры.

Не прошло и двух суток, как все население вернулось. Бояться было нечего, американцы явно успевали. Дома, имущество, хозяйство — все оказалось цело, русские пленники ничего не тронули. Еще через несколько дней в распахнувшуюся дверь курятника заглянул, пожевывая жвачку, солдат в незнакомой форме...

Их освободили, но отправлять к своим не собирались, потому, совершив единственную кражу — лошади с повозкой, собрав узелки, они тихо, ночью сами двинулись на восток. Неделю ждали у Эльбы, пока наведут понтонный мост, и поехали дальше. Добрались до Кенигсберга на советский фильтрационный пункт. Теперь уже свои присматривались к бывшим узникам, как к чужим, дотошно выясняя обстоятельства пленения. Дело продвигалось медленно. Они прожили в Кенигсберге все лето и осень. Дети были истощены до дистрофичности. Вере удалось дважды поесть за столом для малышей, не возбуждая никаких подозрений у обслуживающего персонала. С большим трудом начали осваивать азбуку.

Тюнины жили мечтой о возвращении в родную Жиздру, хотя знали, что их там никто и ничто не ждет. Семейное гнездо выгорело дотла.

Только в ноябре 45-го они добрались «домой». Ни крова, ни еды, ни одежды. Силы пожилых родителей подорваны, девочки слишком малы и ослаблены. Кое-как устроились в землянке. Жиздринцы, вернувшиеся раньше, успели обустроиться немного лучше, но в целом в городке царила голодная бедность. Тюнины и вовсе оказались в нищете. Пришлось побираться.

Хотя в плену побывала большая часть жителей Жиздры, никаких разговоров на эту тему не велось. Время было такое. Сестру Валю и позже вызывали «в органы», все допытывались, почему не убежали, а стали предателями. Предатели... Двое пожилых людей с девочками шести и восьми лет на руках. Чей воспаленный мозг додумался до такого?

Клеймо подозрения искалечило судьбы миллионов страдальцев и даже их детей. А жизнь и без того подбрасывала им все новые испытания.