Обо всем этом мы узнаем почему-то из жалобы самого Г. В. Черешкина. Он, оказывается, считает себя стороной ущемленной, пострадавшей, поскольку суд обязал его компенсировать все убытки. Теперь Черешкин пытается привлечь нас на свою сторону, с тем чтобы мы объективно пересчитали заново все дыры, выжженные им на дамских нарядах:
«Требую пересмотреть дело. Фактический размер причиненного мной ущерба суд определил неправильно, без учета износа вещей и моей доли в их приобретении».
Вячеслав Иванович Ковров, низовой кооперативный работник, адресуется в юридический журнал:
«Вот вы там у себя написали, что оскорбление членов семьи на почве личных взаимоотношений, не связанное с нарушением покоя жильцов дома, не может рассматриваться как мелкое хулиганство. Как видно, в своем журнале вы печатаете только сны и сказки, ибо то, о чем вы пишете, не сходится с реальностью нашей жизни».
Обратимся же теперь к реальным поступкам борца за незыблемое право «оскорбления членов семьи на почве личных взаимоотношений». Как-то в рабочее время Вячеслав Иванович позволил себе выкушать четвертушку, а может быть, даже и более того. Затем побаловался пивом и отправился домой. Анна Андреевна, старая, больная женщина, быстро собрала на стол. Сыночек взял ложку, вкусно покушал, после чего пожелал воды.
— Пойди черпни из ведра, — сказала мать.
Вячеслав Иванович обомлел. Ему даже поначалу показалось, что он ослышался.
— Как! — вскипел Вячеслав Иванович. — Я должен идти за водой сам?!
Тут, собственно, и последовало «оскорбление членов семьи на почве личных взаимоотношений». Сын набросился на родную мать с самой гнусной площадной бранью. Затем схватил за грудки слепого отца. Смахнул на пол швейную машину. Загнал беспомощных стариков в соседнюю комнату. Хватил о дверь стулом так, что стул разлетелся вдребезги. Сорвал люстру, опрокинул шкаф…
Георгий Борисович и Михаил Борисович Голубковы в отчем доме стульев не ломали. Люди это степенные, образованные. Георгий Борисович живет со своим семейством в большом городе, занимает хорошую квартиру. Михаил Борисович имеет семью и приличную квартиру в другом большом городе. А старики, вырастившие двух сыновей, до поры до времени жили на маленьком полустанке, не получая от них ни привета, ни помощи. Наконец соседи не выдержали и написали братьям:
«Родители ваши становятся совсем дряхлые, скоро вообще не смогут себя обиходить. Пришло время позаботиться вам о них».
Братья решили позаботиться. Полтора года они списывались между собою, и вот в один прекрасный день переступили порог родного дома.
Старики бросаются дорогим сыночкам на шею. А Жора и Миша обниматься не хотят: некогда!
— Поторапливайтесь, товарищи. Ваш поезд, мама, уходит двадцать второго, а вы, папа, летите самолетом двадцать четвертого. Поскольку мы вас забираем к себе, то нужно еще успеть ликвидировать ваше хозяйство, продать дом.
— Спасибо, детки родные, — молвит отец, а сам едва сдерживает слезы радости. — Только стар я по небу летать. Нельзя ли мне вместе с матерью поездом поехать?
— Нельзя, — отвечает Георгий. — Вам с ней теперь не по дороге. Вы, папа, перебираетесь ко мне, а вы, мама, будете жить с Мишей…
Старики в ужасе смотрят на Мишу, а Миша разъясняет:
— Поскольку мы с Жорой обязаны заботиться о вас в равной степени, то мы решили, чтоб один заботился о матери, а другой — об отце.
Сыновья разделили родителей, будто это были не люди, а вещи, и развезли их в разные стороны. Бабушка теперь живет в шестистах километрах от своего деда, ночей не спит, плачет, молит сына Мишу:
— Полвека прожила вместе с Борисом Яковлевичем, а теперь придется помирать, не повидавшись. Поставь хоть раскладушку, возьми к себе старика. Места у тебя много, неужто помешает тебе отец родной?
А сын Миша отвечает:
— Это что же ты предлагаешь, совсем освободить Георгия от всяких расходов?
И никто не возьмется пристыдить бессовестных, бессердечных сыновей. Считается, что это — дело внутреннее, семейное.
Что касается уже знакомого нам хулигана Коврова, то его вполне устроила бы такая точка зрения. Он этого как раз и добивается. Ковров пишет уже в нашу редакцию:
«Скандал получился у меня в кругу семьи, а не в каком-нибудь общественном месте, и я не причинил обществу никаких последствий и неприятностей».