Семь незнакомых слов

— Идёмте сюда, — она устремилась вперёд, и я чуть не схватил её за плечо, чтобы удержать, — здесь тоже можно говорить.

На секунду я замялся, потом снял туфли и поплёлся следом. Тапки остались в коридоре.

Мы вошли в ту самую дверь напротив, пересекли комнату с овальным столом посередине, и оказались на кухне. К моему удивлению, она оказалась проходной — из неё вела ещё одна дверь. Никогда не встречал квартир с такой планировкой.

На кухне мой утренний кошмар ринулся к плите, зажег газ и поставил чайник. Я смотрел, как она открывает холодильник, достает молоко и яйца.

— Что вы в дверях стоите? — обернулась она. — Прямо как проситель. Вам ещё бы старую драную шапку в руки, чтобы вы её мяли, и облезлое пальто: будете вылитый проситель с картин девятнадцатого века. У вас вид униженного и оскорблённого. Я полдетства в Третьяковке провела, — зачем-то пояснила она. — Садитесь на табурет и потерпите пять минут: скоро будем завтракать.

— Послушайте, — я попытался придать своему хриплому голосу всю доступную убедительность. — Мне очень плохо. Я понятия не имею, как я у вас оказался и что тут вчера наговорил. Мне страшно неловко. Я готов сквозь землю провалиться, вас это устраивает? Страшно болит голова. И мне срочно нужно уйти. Если вы человек, а не… а не маленькое чудовище, пожалуйста — пожалуйста! — откройте дверь!

— Хотите таблетку? — спросила она сочувственно. — От головы?

— Нет, — мотнул я головой и почувствовал, как волна тупой боли прокатилась от лба к затылку. — У вас ведь есть ключ, вы просто вредничаете, — старался убедить её я. — Чего вы от меня хотите? Чтобы я — что сделал? Я понимаю, вы сейчас можете сказать, что ничего от меня не хотите, это я хочу — хочу, чтобы вы открыли дверь — но всё-таки?

— Может, вам нужно позвонить — сказать, что вы живы-здоровы, и вас никто не обижает?

Я мотнул головой.

— Куда вы так торопитесь? А-а, поняла: вам не терпится похмелиться? У нас есть коньяк — могу налить рюмку. Но не больше, а то вас снова развезёт…

—Я никогда не похмеляюсь, — досадливо сообщил я. — Я опаздываю… в институт. Вы откроете или нет?

Мои слова не произвели на неё ни малейшего впечатления.

— Знаете, Алфавитик, это не очень любезно с вашей стороны, — сообщила девчонка, увлечённо взбивая яйца венчиком и бросая в меня быстрые взгляды. — Вы так стремитесь улизнуть, будто вас здесь калёным железом пытают… Да, кстати, это ничего, что я называю вас Алфавитиком? Вы сами вчера просили называть вас — Алфавит или Ал, говорили: так вас называют только друзья, а полное ваше имя состоит из тридцати трёх букв — вы даже пытались их перечислить, но сбились примерно на «к», — она снова издала смешок. — А имя вашего отца нужно произносить несколько суток, поэтому его называют просто — Миллион…

Я закрыл лицо ладонью и стал массировать глаза. Эта девица насмехалась надо мной, но по-своему была права. И даже, как следует, разозлиться на неё не было сил.

— Можно попросить стакан?

— Можно, — кивнула она. — А зачем вам стакан?

— Фокус хочу показать.

— Интересно! Вот вам стакан, — она подошла к настенному шкафу, встала на цыпочки, открыла дверцу и, достав высокий стакан, протянула его мне. — Надеюсь, вы не хотите его съесть? Учтите, он из толстого стекла, не так-то легко разжевать…

Я подошел к крану, набрал холодной воды и залпом выпил. Затем повторил эту операцию уже медленней.

Она смотрела на меня во все глаза.

— Спасибо, — сказал я, сполоснув стакан и возвращая его ей.

— А в чём фокус? — спросила она озадаченно.

— Ни в чём, просто сильно хотелось пить.

Тут она рассердилась:

— Ну, знаете, Алфавит, это уже слишком! Фокус обещали показать, а сами нашу воду из-под крана выпили! Не могли сказать, что хотите пить? Я бы вам морс предложила или кефир! Что за дикое поведение?

Я виновато пожал плечами и хотел снова попросить открыть дверь, но внезапно решил, что мои слова прозвучат убедительнее, если я буду обращаться к ней по имени.

— А вам какое дело, как меня зовут? — отмахнулась девчонка. — Вам же это совсем неинтересно, вы просто притворяетесь вежливым.

— Интересно, — не совсем искренне произнес я.

— Не верю я вам!

Я тяжко вздохнул и с тоской глянул в окно. Там сквозь ветви тополя пробивались лучи утреннего солнца, и там была свобода.