Семь незнакомых слов

— Хм. Большой мальчик. А кто такой поэт Вася?

— Друг. Одноклассник.

— Угу. Я так и думала.

В это время створки лифта распахнулись. Я ещё раз поблагодарил не такую уж и плохую девчонку за ночлег и завтрак.

— Чего уж там, — небрежно кивнула Клавдия, — мы люди добрые. Только дома не всегда бываем: если вы прадедушкиной доске ещё не всё рассказали, лучше предупредите заранее.

— Всенепременно.

— Вот ещё что, — спохватилась она и последовала за мной, когда я шагнул в кабину, — вчера вы всё время кого-то называли растяпой. Растяпа — это кто?

Мы снова оказались лицом к лицу. Клавдия смотрела на меня, изображая невинное любопытство, за которым мне почудилось нечто большее. Послав в ответ зверский взгляд, я нажал на кнопку первого этажа.

2.10. Тягостные недели

Оказавшись на улице, я поспешно покинул двор своего позора, поднялся к Садовому кольцу и только тут обнаружил, что идти-то мне некуда. Общежитие? Там всё напоминает о Растяпе. Вокруг серое безрадостное утро. Мчат машины. Идут пешеходы. У всех и каждого имеется свой маршрут, перечень дел и устремлений. И только я застыл в пространстве и времени, не зная, куда двигаться.

Вдруг до тоски захотелось домой — к знакомым местам, родным проверенным людям. Несколько секунд я радовался возможности прямо отсюда отправиться на вокзал и, не заезжая в общагу, покинуть Москву (плевать, если кому-то это покажется бегством). Однако почти сразу нашлись аргументы против: денег на дорогу, положим, хватит, но на этом запас средств почти иссякнет, и что дальше? Родители моему приезду, конечно, обрадуются. Но одновременно и огорчатся, узнав, что я снова бросил институт.

Перейдя Садовое кольца, я двинулся по Новому Арбату — так меня вынесло к Дому книги. Перед входом вытянулся длинный ряд лотков — с них торговали книгами на любой вкус, новыми и старыми, из чьих-то домашних библиотек. Интерес к художественной литературе, как к чему-то жизненно необходимому и полезному, уже года три-четыре стремительно падал. Книжные серии и собрания сочинений, за которыми ещё недавно гонялись, теперь с лёгкостью выставлялись на продажу — книжные лотки возникали и на простых остановках, а уж перед Домом книги их насчитывалось десятка три. Из общей массы обложек и корешков мой взгляд выхватил серый фолиант с золотистыми буквами — энциклопедический словарь по лингвистике. Точно такой же стоял за полторы тысячи километров на одной из книжных полок отца. Его собрат лежал передо мной и словно звал на подмогу, прося избавить от уличной участи. Деньги без раздумий были выданы продавцу.

Первое приобретение определило последующее транжирство. Я вошёл в магазин, поднялся на второй этаж и в каком-то лихорадочном порыве накупил целую гору книг по лингвистике. Названия одних привлекали понятностью и предсказуемостью (что-то о синтаксисе, что-то о глаголах), другие — интриговали загадочностью темы (о возникновении языковой сложности, или, к примеру, об атомах языка). Зачем я их покупал? Прямой смысл тут отсутствовал напрочь — по-видимому, он был спрятан так глубоко, что не сразу и отыщешь. Однако каждая добавленная в магазинную корзину монография (я чувствовал это с физической отчётливостью) облегчала пресловутый камень на душе.

С двумя пакетами книг и словарём под мышкой, я и вернулся в общежитие. Комната сохраняла хорошую мину при плохой игре — в её обстановке со вчерашнего утра ничего не изменилось, и это было неправильно. Первым делом Растяпина кровать вернулась на прежнее место — там, где она стояла, когда ещё была кроватью Севдалина. По ходу перестановки появилось искушение объяснить Растяпину измену влиянием таинственных флюидов: она с самого начала спала на Севиной кровати — отсюда всего один шаг, чтобы оказаться с ним в одной постели. Догадка, впрочем, тут же была отметена за чрезмерную бредовость, но успела вызвать болезненный спазм.

Вне комнаты всё оказалось ещё странней. С пустым чайником наперевес я отправился на кухню, здороваясь со встречными обитателями нашего крыла, и вдруг понял, что не могу объяснить себе, кто все эти люди, что это за интерьеры, зачем меня сюда занесло, и что я что здесь делаю. У каждого вопроса имелся свой утилитарный ответ, но все вместе они не отменяли очевидного факта: идя в понятном и логичном направлении, я всё же умудрился заблудиться — оказался совсем не там, куда намеревался прибыть.

Зато, наконец-то, нашлось доселе скрытое объяснение утренним покупкам: книги по лингвистике можно читать, как письма из дома — от отца и даже от деда. Так я их и читал — и в тот день, и на протяжении ещё нескольких тягостных недель.