Семь «почему» российской Гражданской войны

13 декабря. На мое уведомление, что мы сняли свою последнюю роту из Сучанского района, последовал вызов меня в штаб союзного главного командования.

Начальник штаба генерал Инагаки попробовал начать в очень резком начальническом тоне, но я сразу же оборвал, попросил не забывать, что я ему не подчинен, и если он желает продолжать в том же духе, то я отказываюсь вести дальнейший разговор и буду ходатайствовать, чтобы меня принял сам Ойя.

От неожиданности (японцы не привыкли к такому отпору) Инагаки опешил, зашипел, но подобрался и перешел на вполне корректный тон. Я не без труда все же вдолбил в его голову, что при всем нашем желании самим нести охрану наиболее важных и беспокойных районов нашего края, мы не в состоянии этого выполнять, так как нельзя держать на далеком отлете и в очень тяжелых и опасных условиях кучки плохо одетых и малодисциплинированных послереволюционных солдат. Рекомендовал ему беспристрастно оценить положение русского старшего командования после того, как целых три роты с оружием, пулеметами и большим запасом патронов ушли на красную сторону.

Если мы пошлем туда три новых роты, то ничто не гарантирует и не может гарантировать, что через несколько дней они [не] последуют по тому же пути и окажутся в рядах партизан и усилят последних очень нужным для них боевым снабжением.

После этого разговора Инагаки ушел с докладом к Ойя; по возвращении объявил, что главнокомандующий оставил вопрос о немедленной посылке наших рот открытым, но приказал передать генералу Розанову, чтобы тот организовал возможно скорее посылку на Сучан специальной военной экспедиции из надежных частей для водворения там порядка.

Совершенно не представлю себе, каким образом мы сможем исполнить этот приказ; ведь все, что можем считать надежным, это Инструкторская школа и гардемарины.

Какая-то совершенно несуразная телеграмма, подписанная главнокомандующим войсками Дальнего Востока генералом Сыровой[1927]; если это не путаница, то неужели же ради какого-нибудь компромисса с чехами мы опять попали под команду чешского генерала.

14 декабря. Красные партизаны разгромили станцию Дормидон-товку и сожгли живьем трех офицеров стоявшей там роты 36 Сиб[ирского] полка; от спасшихся известно, что стояли без всякого даже ближайшего охранения и были захвачены спящими; часть роты перешла к партизанам, унеся с собой три пулемета. Итого, за последнюю неделю мы потеряли четыре роты, девять пулеметов, пятьсот винтовок и более миллиона патронов, а красные партизаны сделались, соответственно, сильнее.

Дормидонтовская катастрофа тем печальнее, что произошла в специальном калмыковском районе и под носом у самого атамана; тот сидит в Хабаровске, творит суд и расправу, грозно машет кулаками, пишет приказы в ярко пугачевском штиле и только на это и годен.

После обеда имел трехчасовой разговор с Семеновым-Мерлиным, заменяя больного Розанова. Было известно, что нас подслушивает Харбин (о том, что там такое подслушивание прочно организовано, я знал от начальника телеграфа В[осточно-]К[итайской] железной дороги), и Семенов старался говорить загадками[1928].

Тем не менее было совершенно ясно, что в Чите уже разработан план нового государственного устройства Сибири и Дальнего Востока; решено «временно» оставить адмирала Верховным правителем в виде символа единства России, но с «освобождением» его от реального вмешательства в управление вооруженными силами и всеми делами Дальнего Востока и с упразднением всероссийских органов государственного управления.

Вся местная власть переходит в руки двух главнокомандующих – Западной и Восточной Сибири с диктаторскими полномочиями и с только совещательными при них органами. Старшим западносибирским диктатором будет атаман Семенов, начальником штаба генерал Андогский[1929]

(о кандидате на восточное главнокомандование не сказал ни слова).

Семенов-Мерлин, вероятно, не знал, что Харбин его слушает, он не стеснялся говорить про Хорвата всякие гадости и в том числе об его проекте продать американцам В[осточно-]К[итайскую] железную дорогу – очевидную нелепость, ибо если бы даже умный Хорват мог обремизиться[1930] таким сумбурным планом, – то ведь не могло найтись таких сумасшедших американцев, которые стали бы покупать у Хорвата ему не принадлежащее имущество миллиардной стоимости и опутанное весьма сложными международными и финансовыми обязательствами. Очевидно, что такими выдумками Чита старается подорвать до сих пор еще очень большой авторитет Хорвата.

Относительно Хрещатицкого С[еменов-]М[ерлин] тоже признал почему-то нужным поделиться своими о нем сведениями; сообщил, что у атамана Х. совсем провалился, разоблачен у японцев и сейчас болтается между Хорватом и американцами и старается продать последним свои услуги.

По поводу Хорвата я, не стесняясь, сказал С[еменову-]М[ерлину], что все это злостная и подлая клевета, измышленная их контрразведкой, которая не умеет работать в надлежащем направлении, а потому занимается провокационным втиранием очков и фабрикацией самых глупых и несообразных нелепостей.