Но Антуан и не собирался отвечать. «Безусловно, и не теряя ни минуты, — подумал он, — быть может, и так уже поздно! — Он зорко оглядел комнату. — Наложить жгут. Но из чего его сделать? Ну-ка, посмотрим: на рыжей пояса нет; на занавесках нет подхватов. Где найти эластичную ткань? Да вот она!» И он мигом сбросил с себя жилет, отстегнул подтяжки, рывком разорвал их, снова опустился на колени и, свив тугой жгут, стянул бедро у самого верха.
— Так. Две минуты передышки, — сказал он, вставая. Пот заливал его щёки. Он чувствовал, что на него устремлены все взгляды. — Она погибнет, если её не оперировать сейчас же, — отчеканил он. — Попытаемся.
И все отошли от кровати, даже женщина, державшая лампу, даже молодой врач, пребывавший в смятении.
Антуан стиснул челюсти, и его взгляд, сосредоточенный и жёсткий, казалось, обращён был внутрь. «Главное — спокойствие! — приказал он себе. — Как же стол? А, тот круглый, который я видел, когда шёл сюда».
— Посветите-ка мне, — крикнул он молодой женщине. — А вы со мной, — добавил он, обращаясь к доктору.
Быстрым шагом он вошёл в соседнюю комнату. «Так. Это будет операционная, — соображал он. Смахнул со стола приборы, сложил стопкой тарелки. — Здесь поставим лампу. — Он завладел помещением, как полководец полем битвы. — А теперь девочку сюда». Он вернулся в комнату; доктор и молодая женщина следили за всеми его движениями и шли за ним по пятам. Он указал врачу на девочку:
— Я возьму её на руки. Она невесома. А вы поддерживайте ногу.
Он подсунул руки под спину девочки, которая чуть слышно застонала, и перенёс её на стол. Затем взял из рук рыжеволосой лампу, снял абажур и водрузил лампу на стопу тарелок. «Удивительный я человечина», — успел он подумать, оглядывая всё вокруг. Лампа пылала, как раскалённый горн, и свет её выхватывал из багрового сумрака лишь яркое лицо рыжеволосой и пенсне врача; безжалостный свет падал на тельце девочки; руки её и ноги временами судорожно подёргивались. В воздухе носились мухи, словно подстёгнутые грозой. Антуан обливался потом от жары и тревоги. «Выдержит ли она операцию?» — спрашивал он себя. Но какая-то сила, которую он и не пытался определить, уже подхватила его. Никогда ещё не бывал он так уверен в себе.
Он схватил сумку и, вынув оттуда пузырёк с хлороформом и бинты, передал её врачу.
— Выложите всё куда-нибудь. Хоть на буфет. Снимите швейную машину. Разложите всё по порядку.
Затем, обернувшись с пузырьком в руке, он увидел в тёмном проёме двери чьи-то фигуры: там неподвижно стояли обе старухи. Одна из них — мать г‑на Шаля — уставилась на него расширенными совиными глазами. Другая зажимала руками рот.
— Уходите отсюда! — приказал он. А когда они, пятясь, отступили в тёмную комнату, где стояла кровать, он указал рукой в противоположную сторону: — Нет! Подальше. Вон туда!
Они повиновались, прошли в другой конец комнаты и молча исчезли.
— Постойте, вы останьтесь! — воскликнул он с досадой, обращаясь к рыжеволосой, которая собралась было пойти вслед за ними.
Она круто повернулась. На миг он задержал на ней взгляд: лицо у неё было красивое, пожалуй, чуть полное; вероятно, горе облагородило его, придав выражение какой-то сдержанности, зрелости; это понравилось Антуану. И невольно он подумал: «Бедная женщина! Но она мне понадобится».
— Вы мать? — спросил он.
Она покачала головой:
— Нет.
— Ах, так, тем лучше. — С этими словами он смочил марлю и, проворно расправив, положил на нос девочке. — Ну, а теперь станьте здесь и возьмите вот это, — проговорил он, передавая ей пузырёк. — Когда я подам знак, смочите ещё.
Запах хлороформа разнёсся по всей комнате. Девочка застонала, несколько раз глубоко вздохнула и затихла.
Брошен последний взгляд: место боя расчищено; теперь только бы справиться с профессиональными трудностями. Решительный миг настал; тревожное чувство, охватившее было Антуана, развеялось как по волшебству. Он подошёл к буфету, где врач уже почти закончил раскладывать на салфетке содержимое сумки. «А ну-ка, проверим, — подумал он, будто стараясь на несколько секунд всё оттянуть. — Набор инструментов — так! Скальпель, пинцеты. Коробка с марлей, ватой — все тут! Спирт. Кофеин. Йод. И прочее. Всё в порядке. Приступим!» И снова он почувствовал внутренний подъём: тут были и вдохновенная радость деяния, и безграничная вера в себя, и предельное напряжение всех жизненных сил, и, главное, — восторженное сознание своего вдруг обретённого величия.
Он поднял голову и заглянул в глаза молодому врачу, словно спрашивая: «Выстоите? Дело трудное. Вся ответственность на нас!»
Молодой врач и бровью не повёл. Теперь он следил за всеми движениями Антуана с готовностью точно выполнить любой приказ. Он понимал, что операция — единственное средство спасения; сам он никогда бы на неё не решился, но с Антуаном всё казалось ему возможным.
«Молодой коллега держится молодцом, мне просто везёт, — подумал Антуан. — Ну что теперь? Таз. А к чему он? И так обойдёмся». Он схватил флакон с йодной настойкой и облил себе руки до локтей.