— Ну-с, сударыня, мы, кажется, заснули? — поддразнил он её. — А где же грелка? — Он чуть не улыбнулся, увидев, как она поражена. — Именно так, сударыня, грелка, да погорячее, чтобы согреть ей ножки!
Радостно сверкнув глазами, она быстро вышла.
А тем временем Антуан наклонился, с особенной осторожностью и нежностью извлёк иглу и, взяв кончиками пальцев кусок марли, наложил на ранку. Затем он ощупал детскую ручонку, кисть которой по-прежнему безжизненно никла.
— Введём ещё одну ампулу камфоры, голубчик, на всякий случай; и на том — конец игре. — И он добавил сквозь зубы: — Но я ничуть не удивлюсь, если всё кончится хорошо. — И снова какая-то сила, какая-то весёлая сила захлестнула его.
Тут вернулась молодая женщина, неся в руках кувшин. Она постояла, не зная, как поступить; но он молчал, и она подошла к ногам девочки.
— Не так, сударыня, — проговорил Антуан всё тем же грубоватым и весёлым тоном. — Вы её обожжёте! Давайте-ка сюда. Подумать только, мне приходится вас учить, как надо завёртывать грелку! — И, на этот раз улыбаясь, он взял скатанную салфетку, валявшуюся на буфете, снял с неё кольцо, отшвырнул его в сторону и, обернув салфеткой кувшин, плотно приставил его к ногам девочки. А рыжеволосая всё смотрела и смотрела на него, удивлённая юношеской улыбкой, от которой лицо его сразу помолодело.
— Девочка… спасена? — отважилась спросить она.
Он не решился дать утвердительный ответ и проворчал:
— Узнаете через час.
Она не поддалась на обман. И смело посмотрела на него, не скрывая восхищения.
«Что же здесь делает эта красотка?» — В третий раз задался вопросом Антуан и, указывая на дверь, спросил:
— А где все остальные?
Она чуть заметно усмехнулась:
— Ждут.
— Успокойте их немного, уговорите лечь. Пусть идут спать. Да и вам, сударыня, тоже следует отдохнуть.
— О, я-то что.. — шепнула она, уходя.
— Перенесём малютку на кровать, — предложил Антуан доктору, — Понесём так же, как прежде, поддержите её ногу. Уберите валик; пусть голова лежит вровень с телом. Ну а теперь самое время сделать одно приспособление. Дайте-ка мне салфетку. И бечёвку от свёртка. Сейчас мы соорудим аппарат для вытяжения. Протяните бечёвку между перекладинами кровати. Так, хорошо. Удобная штука — железные кровати. Теперь нам нужен груз — любой! Ну хотя бы вот этот котелок. А ещё лучше — вот тот утюг. Здесь есть всё, что душе угодно. Ну да, он самый, давайте-ка его сюда. Вот так! А завтра всё усовершенствуем. Для небольшого вытяжения пока довольно и этого… Согласны?
Врач не отвечал. Он во все глаза глядел на Антуана, — так, должно быть, смотрела Марфа на Спасителя, когда Лазарь поднялся{53}
из гроба. Он приоткрыл было рот. Но сказал лишь одно:— Можно… уложить вашу сумку? — И в робком его тоне сквозило такое желание услужить, доказать свою преданность, что Антуан почувствовал упоение властью. Они были одни в комнате. Он подошёл к молодому человеку и заглянул ему в глаза.
— Отличный вы парень, дружище.
У врача перехватило дыхание. Антуан, смущённый ещё больше, чем его юный коллега, не дал ему вымолвить ни слова.
— А теперь отправляйтесь домой, голубчик. Час уже поздний. Нам незачем оставаться здесь вдвоём. — Тут он чуть поколебался: — Я полагаю, теперь уже можно сказать, что она спасена. Так я полагаю. Однако на всякий случай я останусь здесь на ночь, конечно, только с вашего разрешения… — продолжал Антуан, — ибо помню, что это ваша больная. Именно так. Я вмешался по необходимости, потому что этого потребовали показания. Не так ли? Но с завтрашнего дня я передаю малютку в ваши руки. И совершенно спокойно — руки эти отличные. — С этими словами он проводил врача до дверей. — Если можно, загляните сюда к двенадцати часам, — добавил он. — Я приду прямо из больницы. Вместе и обсудим, как лечить её дальше.
— Мэтр, я… я так счастлив, что мог…
Антуана впервые величали «мэтром». И он, упиваясь воскуренным ему фимиамом, в неудержимом порыве протянул молодому человеку обе руки. Но тотчас же овладел собой.
— Да нет же, я не мэтр, — сказал он, и голос его дрогнул. — Нет, голубчик мой, я ученик, подмастерье, простой подмастерье. Как вы. Как другие. Как все. Пробуем, нащупываем… Делаем всё, что в силах сделать; и то уже благо.
Антуан с каким-то нетерпением ждал, чтобы молодой врач ушёл. Может быть, ему хотелось остаться одному? Но лицо его оживилось, когда он услышал шаги молодой женщины, возвращавшейся в комнату.
— А вы что же, не собираетесь отдыхать?
— Да нет, доктор.
Переубеждать её он не стал.
Больная застонала; она икнула, и её стошнило.
— Умница ты, Дедетта! — сказал Антуан. — Очень хорошо! — Он пощупал её пульс: — Сто двадцать. Ей становится всё лучше и лучше. — Он без улыбки взглянул на женщину: — Теперь я уже твёрдо уверен, что мы одержали победу.
Она ничего не ответила, но он почувствовал, что она ему верит. Ему явно хотелось поговорить с ней, но он не знал, с чего начать.
— Вы вели себя мужественно, — сказал он. И, как всегда, когда смущался, дерзко пошёл к цели: — А какое отношение вы имеете к этой семье?