— Теперь вы, — сказал он, передавая пузырёк врачу, который с лихорадочной поспешностью протирал стёкла пенсне.
В окне блеснула яркая молния, а вслед за ней раздался сильный удар грома.
«Рановато затрубили фанфары, — подумал Антуан. — Я даже скальпеля не успел в руки взять. А рыжеволосая и не вздрогнула. Гроза даст разрядку нервам и освежит воздух. Тут, под крышей, наверняка градусов тридцать пять». Он обложил ногу марлей, ограничив операционное поле. И перевёл глаза на молодую женщину:
— Несколько капель хлороформа. Довольно. Хорошо.
«Повинуется, как солдат под пулями, — подумал он. — Какие бывают женщины!» Не спуская зоркого взгляда с маленького опухшего бедра, он проглотил слюну и поднял руку со скальпелем:
— Начали.
Одним точным движением он сделал разрез.
— Тампон! — приказал он врачу, который стоял, склонившись, рядом с ним.
«Какая худенькая, — подумал он. — Сейчас доберёмся до нужного места… Смотри-ка, моя Дедетта похрапывает. Так. Поторопимся. А теперь крючки…»
— Давайте, — шепнул он доктору.
Молодой врач отбросил тампоны, пропитанные кровью, взял крючки и стал оттягивать края раны.
Антуан на миг застыл в раздумье. «Хорошо. А где зонд? Вот он. Введём в гунтеров канал. Лигатура будет классическая; всё идёт отлично. Бух! Снова молния. Ударила где-то близко. У Лувра. А может быть, „у этих господ из церкви святого Роха“, пожалуй, что и так…» Он был совершенно спокоен; его больше не тревожили ни девочка, ни её неминуемая смерть. С какой-то беспечностью раздумывал он о «лигатуре бедренной артерии в гунтеровом канале».
«Бух! Ещё удар. А дождя почти нет. Задыхаешься от духоты. Артерия поражена на уровне перелома; прорвало краем кости; проще простого! Однако крови у неё маловато… — Взгляд на девочку. — Гм… Поспешим! Проще простого, — но от этого умирают… Зажим, хорошо. Ещё зажим, так. Бух! Как надоела эта молния — дешёвый эффект… У меня в запасе только тонкий шёлк — что поделаешь». Он разбил трубочку и, вынув моток, наложил по одному шву около каждого зажима. «Превосходно. Скоро и конец. Можно обойтись и одним коллатеральным кровообращением, тем паче в этом возрасте. Нет, удивительный я человечина! Неужели же я проглядел своё настоящее призвание? У меня были все данные, чтобы стать хирургом, и хирургом незаурядным…» Гроза удалялась, и в тишине между двумя раскатами грома слышно было, как лязгают ножницы, срезая кончики хирургических ниток. «Да, все данные: глазомер, выдержка, энергия, ловкость…» Но тут он насторожился и вдруг побледнел.
— Вот чёрт, — произнёс он вполголоса.
Ребёнок не дышал.
Рывком он отстранил женщину, сорвал марлю, покрывавшую личико маленькой пациентки, и прильнул ухом к её сердцу. Врач и молодая женщина неотрывно смотрели на Антуана, — они ждали.
— Нет! Пока ещё дышит, — негромко сказал он.
Он взял её ручонку, но пульс бился так учащённо, что невозможно было сосчитать удары.
— Н-да! — произнёс он. И его напряжённое лицо исказилось ещё больше. Он посмотрел на двух своих помощников невидящим взглядом. Отрывистым тоном он приказал: — Вы, доктор, снимайте зажимы и накладывайте повязку, а потом убирайте жгут. Не мешкайте… А вы — принесите бумагу и чернила. Впрочем, не надо — у меня с собой записная книжка. — С лихорадочной поспешностью он обтирал руки куском ваты. — Который час? Ещё нет девяти. Аптека открыта. Вам придётся туда сбегать.
Она стояла перед ним; она сделала чуть заметное движение, будто хотела поплотнее запахнуть полы своего пеньюара, он понял, что ей неловко выходить из дому полуодетой, и на долю секунды мысленно представил себе прикрытое тканью пышное тело. Он нацарапал и подписал рецепт.
— Литровую ампулу. Бегите же, сударыня, бегите.
— А что, если?.. — шепнула она.
Он смерил её взглядом.
— Если закрыто, — закричал он, — звоните, стучите, покуда не откроют. Идите же!
Она исчезла. Наклонив голову, он прислушался к шуму удалявшихся шагов, убедился, что она побежала, и обернулся к врачу:
— Попробуем ввести физиологический раствор, и не подкожно — теперь в этом уже нет смысла, — а внутривенно. Это последний шанс.
Он взял с буфета два маленьких пузырька.
— Жгут снят? Хорошо. Впрысните всё-таки камфору, а потом кофеин; только полдозы, бедная детка. И прошу вас, поскорее.
Он снова вернулся к девочке, снова обхватил пальцами тоненькое запястье, — уже ничего не прощупывалось, кроме, пожалуй, какой-то едва заметной дрожи. «Да, теперь пульса явно не различить». И на миг он пал духом, почувствовал отчаяние.
— Чёрт знает что, — сказал он дрогнувшим голосом. — Ведь так всё удачно получилось, и никакого толку!
Лицо девочки становилось всё бледнее и бледнее. Она умирала. Антуан заметил, как около полуоткрытых губ два вьющихся волоска тоньше осенней паутинки время от времени колышутся: значит, она ещё дышит.
«Ловко орудует для близорукого, — подумал он, наблюдая, как врач делает уколы. — Но нам её не спасти».