Семья Тибо.Том 1

Что-то похожее на радость, а вернее, отрадное чувство умиротворения, чувство, от которого ей сразу стало стыдно, помимо воли нарастало в её душе. Она попыталась его отогнать. Молиться. Молиться за душу, что возвращалась в лоно господне. И она подумала о том, что у непутёвой этой души груз добродетелей не тяжёл… Да, но разве в непреложном восхождении созданий божьих к совершенству, когда земная сущность их претерпевает ряд последовательных перевоплощений, каждое, даже самое малое, усилие перебороть себя — уже не заслуга того, кто сделал его? И разве страдание, ниспосланное свыше, не есть ещё одна ступень к совершенству?.. Тереза была уверена, что Ноэми приняла немало страданий. Она прожила суетную жизнь, но бедняжку, конечно, всё время тяготили горечь и тревога, безотчётно мучили все те поруганные ею чувства, которые втайне бунтуют, когда их оскверняешь. И эта мука, о достойная жалости душа, зачтётся тебе на том свете, для нового и лучшего перевоплощения, зачтётся тебе и любовь твоя, хоть и была она греховной и причинила столько зла! Зло это Тереза сейчас прощала ей без труда. И она подумала, что это — не столь уж великая заслуга. Призналась себе, что смерть Ноэми не кажется ей большим несчастьем. Ни для кого. Она тоже, как и Жером, постепенно свыкалась с мыслью об её уходе. Её чувства перестраивались с немилосердной быстротой. И часа не прошло, как она узнала — и вот уже только и делает, что смиряется…

Когда два дня спустя Николь сошла со скорого парижского поезда, прошло уже около полутора суток с тех пор, как умерла её мать, и погребение было назначено на следующее утро.

Все явно спешили разделаться со всем этим: содержательница меблированных комнат, Жером, а в особенности молодой врач, который загрёб пятьсот флоринов и выдал свидетельство о смерти после кратких переговоров в одной из комнат первого этажа, даже не поднявшись на второй этаж, где лежала умершая.

Как ни тяжко было Терезе, она выказала желание помочь обрядить покойную, — потом она сможет сказать Николь, что вместо неё выполнила богоугодное дело. Но в последнюю минуту её выдворили под каким-то нелепым предлогом из комнаты, и акушерка («Ведь она привычная», — заметил при этом Жером) всё сделала сама, в присутствии одной лишь сиделки.

Приезд Николь немного отвлёк её.

И как раз вовремя: встречи в коридоре — то с повивальной бабкой, то с содержательницей номеров, то с врачом, что ни час, становились для г‑жи де Фонтанен всё непереносимее: ведь с самого приезда бедная женщина задыхалась в этом доме. Николь — её открытое лицо, её здоровье, молодость наконец-то внесли в это злачное место свежую струю. Правда, вспышка её горя (а она потрясла Жерома, притаившегося в соседней комнате), казалось г‑же де Фонтанен, не соответствует тем чувствам, которые девушка могла на самом деле питать к матери, отрёкшейся от своего долга; и детское это отчаяние, неистовое, безрассудное, подтвердило её мнение о характере племянницы: характер благородный, но настоящей твёрдости в нём нет.

Николь задумала перевезти тело умершей во Францию; с Жеромом объясняться она не хотела, всё ещё считая, что он в ответе за беспутное поведение матери, поэтому тётя Тереза вызвалась поговорить с ним. Но он наотрез отказался, сославшись на чудовищную дороговизну такого рода перевозок, несчётное число формальностей, которым пришлось бы подчиниться, и, наконец, на то, что голландская полиция не преминет начать дознание, — что было уж совсем ни к чему, — ибо, как утверждал Жером, она всегда рада досадить иностранцам. Пришлось от этого отказаться.

Николь, измученная горем и усталостью, всё же вздумала пробыть всю ночь у гроба. И они втроём молча провели эту последнюю ночь в спальне Ноэми. Гроб, засыпанный цветами, стоял на двух стульях. Запах роз и жасмина так дурманил, что пришлось настежь растворить окно. Ночь была тёплая и очень светлая; луна сияла ослепительно. Слышно было, как мерно плещется вода, ударяясь о сваи. Невдалеке за домом ежечасно звонили куранты. Луч луны скользил по паркету, удлинялся, всё ближе и ближе подбираясь к белой полуосыпавшейся розе, которая упала к изножию гроба и, казалось, становится прозрачной, голубеет на глазах. Николь с неприязнью рассматривала вещи, раскиданные по комнате. Здесь, быть может, жила её мать; и, уж конечно, здесь приняла она смертную муку. Быть может, считая букетики на этих вот обоях, она предугадала неизбежность конца и во внезапном отчаянии взыскательно пересмотрела все безрассудные поступки, исковеркавшие её жизнь. А вспомнила ли она, хоть напоследок, о дочке?

Хоронили Ноэми ранним утром.

Ни содержательница номеров, ни акушерка не примкнули к погребальному шествию. Тётя Тереза шла между Николь и Жеромом; и ещё был старик пастор, которого г‑жа де Фонтанен попросила проводить покойницу и прочесть надгробные молитвы.