Семья Тибо.Том 1

На этот раз Женни вместо ответа стала отрицательно качать головой — многократно и строптиво; мучительное беспокойство оставило г‑жу де Фонтанен, и она облегчённо вздохнула.

— Я всегда терпеть не могла этих противных Тибо, — вдруг крикнула Женни, и такого голоса мать ещё никогда у неё не слышала.

— Старший — болван, зазнайка, а тот, другой…

— Ну, это неправда, — прервала г‑жа де Фонтанен, и её лицо вспыхнуло под покровом темноты.

— …ну, а тот, другой, всегда дурно влиял на Даниэля! — продолжала Женни, снова ставя в вину Жаку то, что сама давным-давно отвергла. — Ах, мама, нечего их защищать! Ты не можешь чувствовать к ним расположения, — ведь эти субъекты тебе чужды! Уверяю тебя, мама, я не ошибаюсь, они люди не нашей породы! Ведь они… как бы сказать… Даже когда они прикидываются, будто согласны с нашими взглядами, на них нельзя положиться: всё у них не так и суть совсем иная! О, эти люди такие… — Женни замолчала, не решаясь договорить, и всё же договорила: — Отвратительные! Отвратительные! — И под напором своих смятенных мыслей она продолжала без всякого перехода: — Не хочу ничего скрывать от тебя, мама. И никогда не буду. Знаешь, девочкой я испытывала недоброе чувство… пожалуй, какую-то ревность к Жаку. Просто мучительно мне было видеть, до чего Даниэль привязался к этому мальчишке! И я всё думала: недостоин он брата! Себялюбивый, заносчивый! К тому же — нелюдим, задира, дурно воспитан! А о внешности и говорить нечего, что у него за рот, что за челюсть… Я старалась о нём не думать! Но ничего не получилось: вечно он отпускал на мой счёт язвительные замечания, а я их запоминала, злилась. Он всё время торчал у нас, будто задался целью меня донимать!.. Впрочем, это дело прошлое. Сама не знаю, почему я всё время вспоминаю… А потом я присмотрелась к нему поближе, лучше познакомилась. Особенно — за нынешний год. За этот месяц. И теперь я отношусь к нему по-иному. И пытаюсь быть справедливой. Отлично вижу то хорошее, что, вопреки всему, в нём есть. Я даже кое в чём признаюсь тебе, мама: не раз, да, да, не раз мне приходило в голову, что и меня… и меня тоже как-то влечёт к нему… Впрочем, нет, нет! Это неправда! Мне всё в нём противно. Или почти всё.

Госпожа де Фонтанен ответила уклончиво:

— О Жаке, право, не знаю, что и сказать. Тебе легче было составить о нём суждение. А вот что представляет собой Антуан — я знаю, и уверяю тебя…

— Да ведь я же не сказала, что собой представляет Жак, — с горячностью перебила её дочь. — Я никогда не отрицала, что он тоже высоко одарённый человек!

Тон у неё постепенно менялся. И теперь она говорила сдержанно:

— Начну с того, что все его высказывания свидетельствуют о незаурядном уме. Я это признаю. И больше того, в нём нет ничего испорченного, ему свойственны не только искренние побуждения, но и возвышенные чувства, внутреннее благородство. Видишь, мама, я и не собираюсь против него ополчаться! И ведь это ещё не всё, — продолжала она с какой-то торжественностью, взвешивая свои слова, а пока она говорила, г‑жа де Фонтанен, поражённая до глубины души, внимательно наблюдала за ней. — Я думаю, да, я думаю, что ему предназначено свершить нечто большое, быть может — великое! Ну вот, ты и сама видишь, я стараюсь рассуждать справедливо! Да я теперь просто убеждена, что внутренняя его сила и есть та сила, которую принято называть гениальностью, вот именно — гениальностью! — повторила она, чуть ли не вызывающим тоном, хотя мать судя по всему и не собиралась ей противоречить. И тут она вдруг выкрикнула исступлённо, с отчаянием: — И всё же это ровно ничего не значит! По характеру он — настоящий Тибо! Да, настоящий Тибо! А весь род Тибо я ненавижу!

Госпожа де Фонтанен с минуту не могла вымолвить ни слова, оцепенев от изумления. Но вот она вполголоса сказала:

— Да что с тобой… Женни!

И Женни по одному лишь выражению, с каким мать выговорила эти слова, сразу угадала то самое, что недавно так ясно прочла в глазах Даниэля. Словно испуганный ребёнок, метнулась она к г‑же де Фонтанен, зажала ладошкой ей рот:

— Да нет же, нет! Это неправда! Уверяю тебя — неправда!

А когда мать притянула её к себе, обняла, словно хотела уберечь от опасности, Женни вдруг почувствовала, что разжались тиски, сжимавшие её горло, дала наконец волю слезам и, рыдая, всё твердила совсем по-детски, как твердила, когда, бывало, девочкой поверяла матери свои печали:

— Мама… мама… мама…

Госпожа де Фонтанен прижала её к груди и, ласково укачивая, тихонько успокаивала: