Семья Тибо.Том 1

— Родная… не бойся… не плачь… ну что ты выдумала, право!.. Да кто же тебя неволит… Какое счастье, что ты не… (Вспомнилась ей единственная её встреча с г‑ном Тибо на следующий день после побега мальчуганов; она представила себе толстяка, восседавшего в своём кабинете между двумя священниками; и она словно увидела, как он не даёт соизволения на любовь Жака; она словно увидела, как он подвергает неслыханным унижениям любовь Женни.) Ах, какое счастье, что всё это не так!.. И тебе укорять себя не в чём… Я сама поговорю с этим юнцом, пусть поймёт… Полно, не плачь, родная… Скоро обо всём забудешь… Покончили с этим, покончили… Ну не плачь…

Но Женни рыдала всё неудержимее, потому что каждое слово матери ещё сильнее терзало ей душу. И обе долго простояли так в темноте, крепко прижавшись друг к другу, — девушка, которая утаила своё горе от матери, обвившей её руками, мать, которая однообразно повторяла слова утешения, истерзавшись за дочь, расширив глаза от ужаса, ибо, благодаря своему дару предвидения, угадывала неминуемое — судьбу, ниспосланную Женни, и чувствовала, что ни предостережениями, ни лаской, ни мольбами ей не вызволить из беды свою девочку. «В непрерывном восхождении всех сущих на земле к всевышнему, — размышляла она в безысходной тоске, — каждому смертному двигаться вперёд должно в одиночку, перенося испытание за испытанием, а часто и совершая ошибку за ошибкой — должно идти тем путём, который испокон века ему предначертан…»

Но вот внизу хлопнули дверью, раздались шаги Жерома, идущего по кафельному полу прихожей, и обе вздрогнули. Женни разомкнула объятия и, не сказав ни слова, убежала, покачиваясь от тяжкого бремени — беды, которая на неё обрушилась, и зная, что уже никому на свете не облегчить её ноши.

XI

Огромная афиша перед входом в кинематограф притягивала зевак — завсегдатаев бульваров.

НЕВЕДОМАЯ АФРИКА.

ПУТЕШЕСТВИЕ В КРАЙ УОЛОФОВ,

СЕРЕРОВ, ФУЛБЕ, МУНДАНОВ И БАГИРМОВ.

— Начнётся только в половине девятого, — посетовала Рашель.

— Ну что я тебе говорил!

Антуан, который не без досады покинул уютный мирок розовой комнаты, взял ложу нижнего яруса за решётчатой рамой в глубине зала, чтобы создать хотя бы иллюзию уединения.

И пока он брал билеты, к нему подошла Рашель.

— А я уже сделала чудесное открытие, — сказала она, увлекая его к колоннам у входа, где вывешены были фотографии — кадры из фильмов. — Посмотри-ка!

Антуан прочёл надпись: «Девушка из племени мунданов веет просо на берегу Майо-Кабби». Нагое тело, вместо набедренной повязки — пояс, сплетённый из соломы. Красавица из племени мунданов стояла, всем телом налегая на правую ногу; лицо у неё было сосредоточенное, грудь напряглась от тяжёлой работы: правой рукой, пластично согнув её в локте и подняв выше головы, она держала объёмистый тыквенный кувшин с просом и, наклонив его, старалась, чтобы зерно текло тонкой струйкой в деревянную миску, которую она поддерживала левой рукой на уровне колена. Ничего показного в её позе не было: посадка головы, чуть откинутой назад, изящная округлость рук, застывших в ритмичном движении, прямизна стана, твёрдые очертания приподнятых юных грудей, изгиб талии, напрягшиеся мышцы бедра и линия другой ноги, вольно выставленной вперёд и касавшейся земли только носком, — словом, вся её поза, исполненная гармонии, была естественна, подчинена ритму работы и поражала красотой.

— Ну а теперь посмотри на них! — продолжала Рашель, показывая Антуану на чернокожих мальчишек, вдесятером тащивших на плечах пирогу с заострённым носом. — А вот этот малыш просто красавчик! Знаешь, он — уолоф, и на шее у него висит гри-гри{75}, и носит он голубой бубу и тарбу{76}.

В тот вечер она говорила как-то особенно возбуждённо, всё улыбалась сомкнутыми губами, — можно было подумать, что мускулы её лица сокращаются непроизвольно; она щурилась, взгляд у неё был какой-то неспокойный, бегающий, и Антуан впервые видел, как её глаза искрятся серебром.

— Пошли, — сказала она.

— Да ведь у нас ещё полчаса впереди!

— Ну и пусть, — возразила она с детским нетерпением. — Пошли.

В зале было пусто. В нише, предназначенной для оркестра, музыканты уже настраивали инструменты. Антуан поднял зарешеченную раму. Рашель так и осталась стоять рядом с ним. Сказала со смехом:

— Да завяжи ты галстук посвободнее. А то у тебя вечно такой вид, будто ты собрался вешаться и вдруг бросился бежать с верёвкой на шее!

Его покоробило, и он неприметно поморщился.

А она уже шептала:

— Ну до чего же я рада, что всё это увижу вместе с тобой!

Она сжала ладонями щёки Антуана, притянула его лицо к своим губам.

— И знаешь, безбородым ты так мне нравишься!

Она сбросила манто, сняла шляпу, перчатки. И они уселись.