Сережа Боръ-Раменскiй

— Докторъ, умоляю васъ, скажите, какъ вы находите моего сына. Онъ въ опасности? Правду, прошу васъ!

Докторъ смотрѣлъ холодно, взглянулъ на нее почти высокомѣрно и отвѣчалъ отрывисто:

— Я всегда, сударыня, говорю правду. У мальчика сильное воспаленіе легкихъ, и при слабомъ его сложеніи и при крайней худобѣ, не только воспаленіе, но и всякая болѣзнь очень серіозна. За нынѣшній день ручаться можно, но никакъ не за завтрашній.

— Боже мой! глухо вырвалось восклицаніе матери.

Дѣти и мужъ обступили ее.

— Это приговоръ, смертный приговоръ! прошептала она и тихо застонала, какъ раненая на смерть лань.

— Будьте благоразумны, сударыня. Болѣзнь опасна, но и послѣднее слово науки сильно, и на него можно, съ нѣкоторымъ вѣроятіемъ, надѣяться.

— Надѣйся на Бога, молись Ему и не пугайся, — сказалъ адмиралъ вполголоса женѣ своей и, подавъ ей руку, вывелъ ее изъ залы. Онъ былъ взволнованъ и мраченъ.

— Докторъ, — сказалъ Степанъ Михайловичъ, останавливая его на площадкѣ, — мы всѣ привязаны къ больному, онъ любимецъ матери и всего семейства. Скажите мнѣ правду: надѣетесь ли вы спасти его?

— Сомнительно, — отвѣчалъ врачъ на ходу, спѣша къ лѣстницѣ, — но наука есть сила великая. Впрочемъ, жизнь этого мальчика совсѣмъ не такъ необходима, какъ жизнь многихъ другихъ. Онъ не труженикъ на семью. Здѣсь и дѣтей много. Ихъ довольно останется, чтобы даровой хлѣбъ ѣсть!

— Животное! произнесъ вполголоса Степанъ Мнхайловичъ, отвернулся, въ неудержимомъ гнѣвѣ плюнулъ и стремительно воротился въ залу.

— Вы бы, ваше превосходительство, послали за Филиппомъ Боровскимъ, — сказалъ Степанъ Михайловичъ адмиралу. — Онъ человѣкъ среднихъ лѣтъ, отлично учился, имѣетъ большую практику и добрый человѣкъ, не то, что это, извините меня, животное.

— Я ужъ думалъ о немъ, но онъ такъ занятъ; поѣдетъ ли онъ?

— И что вы? Для васъ-то! заслуженнаго человѣка, адмирала! Да онъ прошлаго года пріѣзжалъ два раза къ моей старой теткѣ, которая живетъ за 26 верстъ отъ Москвы и еще за ничтожныя деньги. „Вы, — сказалъ онъ мнѣ, — сами трудомъ живете, я это понимать долженъ; съ богатыхъ я беру дорого. Имъ слѣдуетъ хорошо оплачивать трудъ“. Оно и правда! Онъ добрѣйшій человѣкъ и словомъ своимъ никого съ ногъ не свалитъ, будто обухомъ хватилъ. И съ матерями говорить умѣетъ.

— Да, милый папа, попросите Боровскаго; онъ не станетъ пугать маму. На нее смотрѣть жалко, — сказалъ Сережа.

На другой день пріѣхалъ Боровскій, и въ тотъ же вечеръ Зинаида Львовна съ Соней. Обѣ они были встревожены и, цѣлуясь съ Серафимой Павловной, плакали. Боровскій былъ человѣкъ 40 лѣтъ, довольно толстый, приземистый, бѣлокурый, съ добрымъ выраженіемъ въ большихъ сѣрыхъ глазахъ и толстыхъ губахъ. Манеры его были мягкія, голосъ негромкій, пріемы человѣка благовоспитаннаго. Онъ осмотрѣлъ больного внимательно и просидѣлъ у него около часа; когда онъ вышелъ изъ комнаты Вани, вся семья Боръ-Раменскихъ обступила его. Серафима Павловна была напугана до-нельзя. Сложивъ обычнымъ ей умоляющимъ жестомъ руки, она заговорила такимъ жалобнымъ голосомъ, что онъ отозвался въ сердцахъ всѣхъ присутствующихъ.

— Докторъ, скажите, что онъ? При смерти? ужели при смерти? Тотъ сказалъ вчера, что за нынѣшній день не ручается. Скажите правду, всю правду.

— Не только за нынѣшній день ручаюсь, но даже и за завтрашній, но не скрою отъ васъ, что сынокъ вашъ серіозно боленъ, но Богъ милостивъ! и не отъ такихъ болѣзней выздоравливали. Авось намъ удастся выручить его изъ этой напасти, — сказалъ докторъ спокойно и прибавилъ: — больной молодъ и находится въ такихъ условіяхъ, что есть надежда на выздоровленіе. Успокойтесь же и учредите дежурство — всѣмъ вамъ денно и нощно сидѣть у больного нельзя, вы выбьетесь изъ силъ, да и потомъ не надо допускать при немъ болѣе двухъ лицъ за разъ. Идите почивать; вы мать, должны беречь себя. Мать всѣмъ нужна.

— Я не могу оставить сына, — сказала Серафима Павловна.

— И не оставляйте: какъ можно оставить, — возразилъ докторъ мягко, — вы его поручите на два часа кому-либо изъ домашнихъ… — и видя, что она не поддается, онъ прибавилъ: я могу остаться у васъ еще часа три — поручите его мнѣ, а сами идите почивать и будьте спокойны. Сколько времени, какъ вы не ложились въ постель?

— Мама не ложилась съ тѣхъ поръ, какъ братъ занемогъ, — сказалъ Сережа, — а этому теперь двое сутокъ.

— Ай! ай! ай! протянулъ докторъ. — Этакъ, сохрани Боже, мы въ скоромъ времени будемъ имѣть не одного, а двухъ больныхъ.

— Я не устала, докторъ, я дремала у постели сына, когда онъ лежалъ спокойно.

— Ну, это не отдыхъ. Идите, идите; черезъ два часа я васъ разбужу самъ.

— Честное слово?

— Конечно, всенепремѣнно, — сказалъ докторъ, и Серафима Павловна вошла къ Ванѣ.

— Я иду отдохнуть на минутку, — сказала она ему, нѣжно цѣлуя его.

— Пожалуйста, мама, пожалуйста; прошу васъ. Мнѣ будетъ легче, когда я узнаю, что вы заснули.

— Милый мой! произнесла она, прильнувъ лицомъ къ его пылавшему лицу.

Анна Петровна потащила ее за платье. Серафима Павловна поняла, что не надо разстраивать больного, и вышла изъ комнаты.