Сережа Боръ-Раменскiй

Передъ отъѣздомъ докторъ вошелъ въ кабинетъ къ адмиралу. Онъ сидѣлъ у письменнаго стола, облокотясь на руку; онъ былъ блѣденъ и утомленъ; лицо его осунулось.

— Что, докторъ? спросилъ онъ, оправляясь и принимая бодрый видъ не безъ усилія. — Говорите правду, всю правду.

— Съ вами я буду говорить откровенно, вы — отецъ и притомъ человѣкъ военный. Твердости вамъ не занимать стать. Сынъ вашъ боленъ тяжко, но я не теряю надежды спасти его теперь…

Докторъ остановился.

— Что вы хотите сказать? Слово теперь, мнѣ чудится, скрываетъ истину.

— Нѣтъ, я боюсь послѣдствій. У больного слабая грудь. Если послѣ этого воспаленія онъ не будетъ поправляться, то въ его лѣта и при его сложеніи болѣзнь можетъ принять опасный поворотъ. Тогда надо будетъ везти его на югъ — и немедля. Я не безъ намѣренія говорю вамъ это, ибо надо вамъ распорядиться дѣлами. Нельзя же такъ внезапно. Надо распорядиться.

— Конечно, — отвѣчалъ адмиралъ. — Куда прикажете, туда и повеземъ его, хотя бы на Мадеру или въ Каиръ. Деньги — дѣло наживное. Жизнь сына дороже денегъ.

Докторъ посмотрѣлъ зорко и сказалъ:

— Безъ крайней нужды, я не посовѣтую вамъ ѣхать за море.

— Да, докторъ, прошу васъ. Дѣла мои таковы, что безъ крайней необходимости я не могу совершать путешествій, да еще за границу.

— Будьте спокойны, я приму это къ соображенію.

Серафима Павловна вошла въ кабинетъ къ мужу.

— Что вы заперлись? Не скрывайте вы отъ меня ничего, хотя изъ жалости.

— Нечего скрывать, — сказалъ ей адмиралъ ласково: — все слава Богу. Докторъ отвѣчаетъ, что вылѣчитъ Ваню отъ воспаленія.

— Въ самомъ дѣлѣ! воскликнула она, посмотрѣвъ сперва въ глаза мужа, выраженіемъ которыхъ осталась довольна. — Ну, слава Богу, — и она перекрестилась и, обращаясь къ доктору, прибавила:

— Благослови васъ Богъ за ваше обѣщаніе и за ваши заботы о больномъ моемъ. Благодарю за добрыя слова; я слышала, какъ вы съ ними говорили. Вы всѣхъ насъ ободрили. Благодарю васъ.

Она сжала ему руку и ушла, говоря, что идетъ къ сыну.

— Несмотря на долгую практику, — сказалъ докторъ, благодушно закуривая папиросу, — я не могу видѣть спокойно тревогу и скорбь несчастныхъ матерей. Все сердце сожмется, глядя на нихъ.

— У добрыхъ людей, — сказалъ адмиралъ кротко, — но не у всѣхъ! Теперь многіе молодые доктора кичатся своей безсердечностью, безцеремонностью и грубостью.

— Мода такая у молодыхъ, — сказалъ докторъ, — но вѣдь это напускное; они лучше, чѣмъ кажутся.

— Не знаю, что у нихъ на сердцѣ, но на лицѣ и въ словахъ нѣчто невыносимое, возмутительное. Ихъ уже обозвали люди простые словомъ мѣткимъ, изъ нынѣшнихъ, говорятъ они объ нихъ.

Присутствіе Зинаиды Львовны и Сони внесло большое утѣшеніе въ семью Боръ-Раменскихъ. Ваня очень дорожилъ присутствіемъ Сони, которой позволяли сидѣть у его изголовья молча. Соня строго соблюдала приказанія доктора и обѣихъ матерей и съ тактомъ и разумомъ взрослой дѣвушки умѣла занимать Ваню, не позволяя ему говорить. Она, когда онъ сталъ оправляться, разсказывала ему о своей новой въ Москвѣ жизни, описывала ему своихъ новыхъ знакомыхъ. Когда Ванѣ стало гораздо лучше, Сережѣ и Вѣрѣ позволяли сидѣть у него. Одну Глашу почти къ нему не пускали, хотя она изъявляла желаніе оставаться у постели больного брата; но она была очень скора, очень шумна и очень неспокойна въ комнатѣ больного. Наболтаетъ безъ мѣры, снуетъ по комнатѣ, случится, что уронитъ, случится, что разобьетъ, и старшіе тотчасъ удалятъ ее. Больной Ваня, всегда любившій Соню, теперь пристрастился къ ней, и сдѣлались они, онъ и она, закадычными, сердечными друзьями. Ваня повѣрялъ ей всѣ свои чувства, всѣ свои желанія, всѣ свои мысли. Однажды адмиралъ вошелъ въ комнату сына и увидѣлъ картину, которая тронула его до глубины души. Ваня сидѣлъ въ большихъ креслахъ, обложенный подушками, а на скамейкѣ, у ногъ его, сидѣла Соня съ раскрытой книгой. Она что-то разсказывала, а Ваня, улыбаясь, слушалъ ее.

— Счастливый Ваня и прекрасная царевна, — сказалъ адмиралъ смѣясь. — Я вотъ объ закладъ побьюсь, что вы не знаете, о чемъ я говорю и какое заглавіе я слегка измѣняю.

— Конечно, не знаемъ, — сказалъ Ваня, — но только я вправду счастливый Ваня. Онъ при этомъ словѣ умилился, и слезы навернулись на глаза его: — всѣ меня любятъ, всѣ заботятся обо мнѣ. Я очень-очень счастливъ, милый папа! И очень-очень благодаренъ.

Онъ взялъ руку отца, нагнулъ лицо свое и прильнулъ къ ней, цѣлуя ее. Отецъ поцѣловалъ его въ голову и, боясь выдать свое волненіе, вышелъ изъ комнаты.

— А я знаю, о чемъ говорилъ твой папа, — сказала весело Соня. — Я недавно читала эту повѣсть — прелесть какая! Это Карамзина „Прекрасная царевна и счастливый карла“…

— Счастливый Ваня, — прервалъ ее больной.

— Положимъ, счастливый, но Ваня — ты не карла и я — не царевна, куда мнѣ! Царевна и карла любили одинъ другого, и мы любимъ другъ друга, только мы богаче ихъ. Ихъ было двое, а насъ трое! Такъ ли?

— Такъ. Соня, Сережа и Ваня. Тройка наша удалая. Вы — слава Богу, а я-то плохъ!