Сережа Боръ-Раменскiй

— Слышали, — сказалъ онъ: — посылаютъ за границу. И зачѣмъ? Одно только горе! Разстаться съ Сережей мнѣ очень больно.

— Попросите адмирала взять его съ собою.

— Не могу. Если бы было возможно, онъ самъ бы, ради моего спокойствія, взялъ Сережу. Я думаю, у папа мало денегъ; и зачѣмъ, зачѣмъ это посылаютъ меня невѣдомо куда?

— За море, за здоровьемъ, — сказала Танюша весело.

Ваня молчалъ.

Въ домѣ началась суетня, сборы, укладыванье. Серафима Павловна забирала съ собою только что не весь свой Знаменскій домъ; она откладывала множество совершенно ненужныхъ въ путешествіи вещей и вещицъ и доказывала, что онѣ ей необходимы. Однажды утромъ адмиралъ вошелъ въ уборную жены и остановился недоумѣвая. На полу въ одномъ углу комнаты лежали груды платьевъ, бѣлья, мантильи, шали и многія разнородныя вещи, повидимому, никогда не лежавшія вмѣстѣ; въ другомъ углу было тоже накладено не мало всякаго рода вещей.

— Что это? спросилъ адмиралъ у жены, которая озабоченная стояла посреди двухъ кучъ.

— Я отбираю тѣ вещи, которыя беру съ собою.

Адмиралъ ужаснулся.

— Какъ! воскликнулъ онъ, показывал на одну кучу: — все это?

— Нѣтъ, нѣтъ, не это, а вотъ то, — она указала на другой ворохъ бѣлья и платья.

— Куда же ты все это уложишь?

— Какъ куда? въ сундуки и возки.

— Ну, не знаю, — сказалъ ей мужъ. — Тебѣ придется многое оставить — все это въ сундуки не войдетъ.

— Пошлемъ по транспорту.

— Куда? Въ чужіе-то края! Помилуй, это невозможно!

— Вы, мужчины, ничего не понимаете. Развѣ больного ребенка можно везти, не взявъ ничего, да и сама не могу же ѣхать въ одномъ платьѣ!

— Зачѣмъ въ одномъ? Да ты погляди только, — прибавилъ онъ, смѣясь и показывая комическимъ движеніемъ руки на множество нарядовъ: — куда все это уложить? Знаешь ли, что самыя записныя кумушки и приживалки не таскали изъ дому въ домъ столько сплетенъ, сколько у тебя лежитъ тутъ нарядовъ?

Онъ засмѣялся. Въ эту минуту двѣ горничныя притащили еще какія-то платья.

— Какъ? Еще! Еще! Что жъ, смѣлѣе валите гору, авось три фургона увезутъ все это, не зарѣзавъ лошадей.

Серафима Павловна посмотрѣла на массу нарядовъ и бѣлья, и сама добродушно разсмѣялась.

— Поди ты, Христа ради, вонъ отсюда: не мужское тутъ дѣло. Я отберу еще и поубавлю багажъ.

— Поубавь на три четверти; хуже будетъ, когда въ день отъѣзда придется оставить половину его зря, наугадъ.

Онъ вышелъ, а жена его принялась серіозно обсуждать съ горничной, что можно было взять и что оставить.

Адмиралъ былъ озабоченъ; онъ часами сидѣлъ у Вани и, выходя изъ его комнаты, часами, чего сперва не бывало съ нимъ, ходилъ медленно по залѣ, заложивъ руки за спину, и не говорилъ ни съ кѣмъ ни слова; когда его о чемъ-нибудь спрашивали, онъ отвѣчалъ кратко.

Попрежнему отдавалъ онъ приказанія по хозяйству и входилъ въ подробности, указывая, что именно надо было исполнить въ его отсутствіе, но дѣлалъ все это съ замѣтною для всѣхъ озабоченностью. Серафима Павловна, примирившись съ необходимостью ѣхать за границу безъ Марѳы Терентьевны, безъ Дарьи Дмитріевны, безъ лакея Ивана и, наконецъ, безъ дочерей, сдѣлалась весела и мечтала о томъ, какъ она воротится съ Ваней, цвѣтущимъ здоровьемъ, отягченная подарками для дочерей и домашнихъ. Она уже загодя выспрашивала у всѣхъ, кому что нужно, что кто желаетъ.

Наступилъ конецъ марта; отъѣздъ изъ Знаменскаго назначенъ былъ черезъ недѣлю. Докторъ пріѣхалъ по обыкновенію и долго говорилъ съ Ваней и внимательно осмотрѣлъ его. Онъ отправился въ кабинетъ адмирала.

— Я пришелъ, — сказалъ онъ, — исполнить мое обѣщаніе, а въ крайнемъ случаѣ сказать вамъ правду; но прежде всего позвольте мнѣ сдѣлать вамъ вопросъ, нужный для моихъ соображеній врача.

— Говорите, докторъ, — произнесъ адмиралъ, чуя недоброе.

— Положеніе дѣлъ вашихъ таково, что путешествіе не разстроитъ ихъ?

— Если идетъ дѣло о жизни сына, я ставлю состояніе ни во что.

— Стало-быть, вамъ трудно ѣхать?

— Въ настоящую минуту очень-очень трудно.

— Въ такомъ случаѣ, я не совѣтую вамъ ѣхать.

— Отчего? Жена обрадовалась, собралась, увѣрена, что сынъ нашъ быстро поправится. Что случилось?

— Вы мужчина, военный человѣкъ, вы христіанинъ, и я буду говорить прямо. Въ послѣднее время болѣзнь вдругъ приняла быстротечный характеръ. Вашего сына не спасетъ никакой климатъ. Ему пятнадцать лѣтъ, а въ эти годы быстротечная чахотка…

Докторъ не договорилъ. Адмиралъ, стоявшій до тѣхъ поръ передъ нимъ, какъ солдатъ въ бою, вдругъ опустился на кресло, блѣдный, какъ смерть.

— Вамъ дурно! воскликнулъ докторъ.

Онъ не отвѣчалъ, но лѣвою рукою показалъ на голову и послѣ минуты молчанія выговорилъ тихо:

— Только головокруженіе; это ничего, мой обыкновенный припадокъ.

— Бываетъ часто?

— Не думайте обо мнѣ — это ничего, пройдетъ. Несчастная мать! Бѣдное дитя! прошепталъ онъ, и крупныя слезы покатились изъ глазъ его.

Докторъ, тронутый до глубины души, почтительно молчалъ.