Сережа Боръ-Раменскiй

„А сколько вечеровъ еще осталось“, думали многіе въ комнатѣ больного, ибо всѣ домашніе давно знали, въ какомъ положеніи находился Ваня, зналъ это и бѣдный отецъ и потому ни въ чемъ не желалъ стѣснять сына, дни котораго были сочтены. Соня помнила слова матери; они проникли въ ея сердце, и никто не могъ бы отгадать, что она чувствовала. Самъ адмиралъ, столь наблюдательный и проницательный, не подозрѣвалъ, что эта маленькая дѣвочка все знаетъ, и что ея сердце болѣзненно сжимается, хотя она и разсказываетъ больному, повидимому, весело и беззаботно о представленіи въ циркѣ, гдѣ своимъ умомъ и своими фокусами удивляли всѣхъ ученые слоны. Когда же всѣ разошлись, и Соня осталась одна въ приготовленной ей комнатѣ, какъ горько она заплакала и какъ горячо молилась, стоя на колѣняхъ передъ иконой Богоматери, находившейся въ изголовки ея постельки! Бѣдная Соня!

Въ продолженіе нѣсколькихъ дней Ванѣ было лучше; снѣдавшая его лихорадка какъ будто пріостановилась, по крайней мѣрѣ пароксизмы ея были легче; Ваня опираясь на руку матери, выходилъ иногда въ залу, которая была уставлена растеніями. Онъ любилъ цвѣты, и мать приказала принести изъ оранжерей только что распустившіяся розы. Однажды во время этой прогулки Ваня попросилъ позволенія срѣзать двѣ розы и далъ ихъ — одну матери и одну Сонѣ. Весело улыбаясь, онъ сказалъ:

— Это на память обо мнѣ, — и прибавилъ тотчасъ: — чтобы когда я выздоровлю, вы все-таки помнили, какъ ходили за мной и какъ любили меня во время болѣзни. А теперь, мамочка, у меня есть до васъ просьба. Не откажите. Дайте слово, что не откажете.

— Что это, Ваня, ты точно маленькій. Тебѣ уже не три года.

— Какое три, ужъ цѣлыхъ 15 лѣтъ, — сказалъ онъ, улыбаясь, — почти совершеннолѣтній. Но это все равно; въ отношеніи васъ, милая мама, Сережа и я, мы всегда малыя дѣти. Ваша воля — намъ законъ. Только не откажите мнѣ теперь. Да? скажите: да. Соня, проси maman сказать:

Соня, получивъ отъ Вани розу, все время молчала, подавляя въ себѣ волненіе и печаль, ее охватившія, но въ отвѣтъ на слова Вани, она взяла за руку Серафиму Павловну и сказала:

— Прошу и я! Милая наша мамочка, скажите: да. Ванѣ такъ хочется, не огорчайте насъ. Да, не правда ли, да?

И Соня заглянула въ лицо Серафимы Павловны, протянула ея руку и принялась цѣловать эту руку, приговаривая: „Да, да, наша милая мамочка“.

— Ну, хорошо. Отъ васъ не отвяжешься. Говорю: да.

— Помните же, мама, вы сказали: да. Слушайте и не отвѣчайте тотчасъ, дайте договорить. Мамочка, мнѣ ужасно не хочется покидать Знаменское и уѣхать… Молчите, молчите, мама, дайте все высказать.

Онъ ласково зажалъ ей ротъ рукою, этой блѣдной, исхудалой рукой, обнялъ ее другою рукой за шею и поцѣловалъ нѣсколько разъ.

— Мнѣ жестоко оставить Знаменское. Теперь еще погода ужасная; куда мы поѣдемъ по этимъ дорогамъ, въ грязь и слякоть. Подумайте…

Она прервала его.

— Да мы и не ѣдемъ такъ скоро, а только когда будетъ теплѣе.

— Еще того хуже. Оставить Знаменское, когда все оживаетъ и ожило, когда весна и солнце, птички прилетѣли и цвѣты въ оранжереяхъ въ полномъ цвѣту. Въ Знаменскомъ рай. А вотъ осенью, если вамъ такъ хочется ѣхать и везти меня за море, я поѣду, куда вамъ угодно. Только не теперь.

— Но докторъ говорилъ, что тебѣ югъ необходимъ, что морской воздухъ…

— Знаю, слышалъ, но все это мы поѣдемъ искать осенью, а лѣто останемся здѣсь. Вѣдь вы ужъ обѣщали.

— Нѣтъ, Ваня, такъ нельзя, я не могу…

— Но отчего же?

— А оттого, что докторъ…

— Хорошо, я дѣлаю уступку. Спросите у доктора, если онъ согласится, то и вы препятствовать не будете.

— Онъ не позволитъ.

— Но если позволитъ, вы будете согласны?

— Вѣдь это пустой разговоръ, Ваня. Конечно, я сдѣлаю то, что прикажетъ докторъ.

— Хорошо, помните же ваше обѣщаніе.

— Я не могу надивиться, — сказала она не безъ досады, — люди ѣдутъ за границу и себя отъ радости не помнятъ, а вотъ мы навыворотъ. Намъ говорятъ поѣзжай, а мы — не хочу!

— Мамочка, я не то, что не хочу, но подумайте сами, легко ли мнѣ больному уѣхать отсюда и проститься съ Сережей, съ сестрами и Соней.

— Все равно, придется же ѣхать осенью. Что до Сережи, я скажу отцу, онъ возьметъ его съ нами. Мы можемъ взять въ крайнемъ случаѣ и сестеръ, если рѣшимся провести цѣлый годъ за границей. Можно уговорить и Ракитиныхъ — отчего имъ не пріѣхать? Не такъ ли, Соня? И вы бы могли учиться и тамъ вмѣстѣ. Степанъ Михайловичъ будетъ очень радъ ѣхать съ нами. Я поговорю съ отцомъ, это умная мысль ѣхать осенью и надолго, — и Серафима Павловна унеслась на быстрыхъ крыльяхъ фантазіи.

— Цѣлый годъ за границей папа не можетъ остаться, — Сказалъ Ваня. — Хозяйство требуетъ его присутствія.

— Ахъ, ужъ какъ надоѣли эти толки о хозяйствѣ! Ничего сдѣлать нельзя — это противное хозяйство вездѣ и всегда поперекъ дороги становится!

— Милая мама, слово „хозяйство“ значитъ деньги, а безъ денегъ можно ли обойтись?

— Ахъ ты, мой разумный мальчикъ! Конечно, конечно, но все это очень скучно.

— Такъ кончено. Теперь мы за границу не поѣдемъ! Я сейчасъ скажу это Сережѣ.

— Но что скажетъ папа?

— Будетъ очень радъ. Ему это съ руки.