Сережа Боръ-Раменскiй

Съ этого дня всѣ въ домѣ замѣтили, что адмиралъ сильно измѣнился: похудѣлъ, поблѣднѣлъ, совсѣмъ пересталъ заниматься хозяйствомъ, оставался съ женою почти безвыходно въ комнатѣ Вани. Ваня былъ очень слабъ, сухо кашлялъ, но такъ похорошѣлъ, что мать не могла на него налюбоваться. Нѣжный румянецъ покрывалъ его щеки, глаза его блистали. Онъ часто дремалъ, а просыпаясь, глядѣлъ на всѣхъ какимъ-то задумчивымъ взоромъ.

— Онъ еще немного слабъ, — говорила Серафима Павловна, — но румянецъ ужъ воротился, и блескъ глазъ — какой и у здороваго не бываетъ. Какой ты хорошенькій, Ваня, — говорила она, цѣлуя его.

— Очень радъ, мама, что вамъ нравлюсь.

— Скажи мнѣ: иногда ты какъ будто скучаешь? я это замѣтила. Вчера отецъ выписалъ тебѣ книги изъ Москвы, путешествія, которыя ты такъ любишь, и съ иллюстраціями. Хочешь, я почитаю.

— Пожалуйста, мама!

И счастливая Серафима Павловна принималась читать, но Ваня не оживлялся и часто засыпалъ. Случалось, что онъ сидѣлъ задумавшись, и отецъ останавливалъ на немъ взоръ свой. Если бы кто сталъ наблюдать зорко за отцомъ и сыномъ, то убѣдился бы, что они отчасти угадываютъ мысли другъ друга и тщательно пытаются скрывать ихъ одинъ отъ другого. Необычайная нѣжность отца къ сыну, когда они оставались вдвоемъ, что случалось очень рѣдко, умиленное лицо сына свидѣтельствовало о сочувствіи и близости сердецъ ихъ.

Однажды въ сумерки, когда они остались одни, Ваня спросилъ:

— Папа, мы одни; затворите дверь, мнѣ надо поговорить вами, я не желаю, чтобы кто-нибудь услышалъ разговоръ нашъ.

Адмиралъ затворилъ дверь и сѣлъ у кресла, въ которомъ лежалъ Ваня. Онъ взялъ отца за руку и сказалъ ему тихо, почти шопотомъ, точно боялся своими словами сразить отца:

— Я бы не рѣшился говорить, съ вами, если бы не угадалъ по вашему лицу, что вы все знаете.

— Что такое? спросилъ адмиралъ тихо и нерѣшительно, почти испуганно.

— Милый папа, вы все знаете. Зачѣмъ ѣхать? Куда? Чего искать? Гдѣ найдемъ то, что Богъ отнимаетъ. Я не желаю никуда ѣхать. Прошу васъ, милый папа, оставьте меня умереть здѣсь, гдѣ я жилъ такъ счастливо.

Мальчикъ наклонился и спряталъ лицо свое въ рукахъ отца, которыя покрылъ поцѣлуями; жаркія губы больного прильнули къ холоднымъ, какъ ледъ, рукамъ отца. И отецъ нагнулся къ головкѣ сына, и его слезы катились на его бѣлокурые кудри, и долго оба молчали и сидѣли крѣпко обнявшись.

— Я самъ скажу мама и уговорю ее, — произнесъ наконецъ Ваня. — Я знаю, какъ ей сказать, чтобы не испугать ее. Мнѣ будетъ гораздо легче… (онъ запнулся и продолжалъ, будто найдя подходящее слово) хворать окруженнымъ всѣми моими любимыми. Папа, помните, Сережа васъ любитъ, очень любитъ, безмѣрно. Сдѣлайте, чтобы мама поняла его, она его не понимаетъ и совсѣмъ не знаетъ. У него такое золотое сердце, только онъ очень гордъ. Когда онъ останется съ нею… одинъ… онъ подойдетъ ближе. Помогите ему подойти ближе. Милый папа, онъ вамъ хорошій помощникъ, лучше, чѣмъ я; я непригодный къ дѣлу мальчикъ, я безсильный, а онъ силенъ и будетъ выносливъ. Любите его, папа, вдвое, и за меня и за него самого.

Ваня взглянулъ на отца и увидѣлъ, что онъ такъ растроганъ, что говорить не въ силахъ, и продолжалъ:

— Не огорчайтесь такъ. Божiя воля. Мнѣ всегда чудилось, что я проживу недолго, и оттого я всегда, когда могъ, оставался съ мамой; я зналъ, что ей бѣдной недолго жить со мною.

„Она это отгадала своимъ чуткимъ материнскимъ сердцемъ и потому любила его больше всѣхъ дѣтей“, думалъ адмиралъ, но не сказалъ ни слова. Онъ продолжалъ сидѣть неподвижно, обнявъ сына одной рукой.

— Такъ вы согласны никуда не ѣхать и оставить меня здѣсь, среди моихъ… пожить спокойно…

Ему казалось жестоко сказать отцу: умереть спокойно, и онъ сказалъ: спокойно пожить.

— Какъ тебѣ хочется, такъ и будетъ, — отвѣчалъ отецъ. — Только какъ сказать матери…

— Объ этомъ не безпокойтесь, я самъ скажу ей. Она не испугается и не огорчится. Я знаю, какъ ей сказать. Если будете говорить вы, она можетъ догадаться. А я — дѣло иное; она приметъ это за капризъ больного. Еще просьба: я желалъ бы, чтобы Соня пріѣхала. Я ее очень люблю, и мнѣ бы хотѣлось пожить съ ней, притомъ она и для мама нѣжная дочь и умѣетъ лучше Глаши и Вѣры развеселить ее.

— Я завтра же съѣзжу въ Москву и привезу самъ Соню. Ея родители не откажутъ мнѣ.

— Папа, вы меня дѣлаете очень, очень счастливымъ. Вы всегда были добры ко мнѣ, и я не знаю, какъ выразить вамъ всю мою благодарную и нѣжную любовь. Я бы желал любить васъ вдвое, но не могу, не могу любить больше. Вы и мама захватили все мое сердце, наполнили его собою.

— Милый мой, — произнесъ адмиралъ дрожавшимъ голосомъ и, не будучи въ состояніи сдержать глухихъ рыданій, быстро вышелъ изъ комнаты. Онъ встрѣтилъ няню и сказал:

— Подите, посидите у Вани.

— Что онъ? ему не хуже? спросила няпя тревожно. Адмиралъ какъ-то отчаянно махнулъ рукою и, войдя въ свой кабинетъ, заперся тамъ.