Сережа Боръ-Раменскiй

Шесть недѣль жила Зинаида Львовна въ Знаменскомъ, съ нѣжною заботливостью ухаживая за Серафимой Павловной, которая лежала въ нервной горячкѣ и долгое время находилась въ опасности. Ея жестокая болѣзнь отодвинула на задній планъ слезы семьи и домашнихъ, сокрушавшихся о смерти Вани. Сережа, Вѣра, Зинаида Львовна поочередно не отходили отъ больной, которую адмиралъ оставлялъ только часа на два или на три, чтобы хотя немного освѣжить силы свои необходимымъ сномъ. На него было жаль смотрѣть: осунувшееся, похудѣвшее лицо, потухшіе и ввалившіеся глаза, блѣдность мертвеца поражали всякаго, кто глядѣлъ на него. И однако бодрость духа не покидала его; но для всякаго было очевидно, что лѣта, болѣзнь и горе, соединившись, надломили организмъ его. „Духъ бодръ, но плоть немощна“, сказалъ о немъ однажды съ сокрушеніемъ сердца отецъ Димитрій, который всякій вечеръ приходилъ за своей Таней, не оставлявшей пораженную Глашу. Она не только присмирѣла, но какъ-то отупѣла послѣ смерти Вани, и въ продолженіе тяжкой болѣзни матери, бившейся между жизнью и смертью, Глаша сидѣла молча, и не слышалъ никто ея голоса, какъ будто сильный ударъ житейскихъ бѣдъ пристукнулъ и придавилъ ее. Таня была ея добрымъ ангеломъ; она за ней ухаживала съ нѣжностію старшей заботливой сестры, развлекала ее и, что было всего дороже, направляла ее незамѣтно на все доброе и хорошее. Иногда она читала съ ней книги, большею частію духовнаго содержанія, которыми богатъ былъ неуклюжій липовый шкапъ въ комнатѣ ея отца; всякій день утромъ она просила Глашу почитать Евангеліе. Иногда она уводила ее къ ранней обѣднѣ, которую всякій день, поминая Ваню, служилъ отецъ Димитрій. Однажды Глаша сказала отрывисто: „Я не пойду! Я не могу нынче молиться, иди одна, если хочешь“.

— Что ты! Что ты! воскликнула въ ужасѣ Таня. — Развѣ возможно подумать, чтобы Богу, милостивому Создателю нашему, не молиться!

— О чемъ я буду молиться? возразила Глаша холодно.

— Да хотя о матери, чтобы Господь послалъ ей здоровье.

— Я молилась о Ванѣ, а онъ умеръ! сказала Глаша.

— А знаешь ли, какой это грѣхъ! Вѣдь ты ропщешь! Ропщешь на Господа, давшаго тебѣ столько благъ.

— Особенно велики блага теперь, — сказала Глаша съ горестью: — братъ умеръ, мать тяжко больна.

— Особенно велики надъ вами милости Господа, — сказала смиренно и умиленно Таня, и въ голосѣ ея слышались слезы — Ваня у Господа; чистая душа его, сердце доброе угодило, видно, Богу, и Онъ призвалъ его къ Себѣ, а тебѣ Онъ оставилъ отца добродѣтельнаго, мать нѣжную, брата добраго, словомъ, любящую семью. Благодари Его, а не ропщи. Мой отецъ говоритъ часто: „люди просить у Бога умѣютъ, а благодарить не знаютъ; роптать горазды, а смириться не склонны“. Онъ говоритъ правду. Что мы имѣемъ, того не цѣнимъ, чего не имѣемъ, о томъ не въ мѣру скорбимъ и сокрушаемся.

— Все это говорить легко, — сказала Глаша угрюмо.

— Мнѣ не легко говорить: я вѣдь и люблю тебя и сердечно о тебѣ сожалѣю; что же касается отца моего, то ему тоже ужъ куда какъ не легко.

— Онъ священникъ, — сказала Глаша, — и его долгъ научать и наставлять, онъ это и дѣлаетъ; но я не вижу отчего ему такъ не легко.

— Вотъ то-то и есть, — сказала Таня съ укоромъ, — что ты на слова больно скора: не разсудишь и рѣшишь. Жизнь отца моего не по маслу текла, и не мало принялъ онъ горя, но всегда умѣлъ покориться, смириться и благодарить Бога. Онъ въ дѣтствѣ лишился отца и матери, выросъ сиротою въ домѣ суроваго дяди, въ бѣдности учился въ семинаріи, — школѣ еще болѣе суровой, чѣмъ домъ дяди. Онъ женился и нѣжно любилъ мою матушку, но счастіе ихъ было коротко: онъ ея лишился и остался одинокъ. Видишь, жизнь была его не легкая. Къ этому сердечному горю прибавь и постоянные житейскія заботы и труды. Денегъ у него очень немного, а трудовъ очень много. Но зато благодать съ нимъ.

— Что ты называешь благодатью? сказала Глаша.

— Отецъ считаетъ благодатью миръ душевный, спокойствіе совѣсти, способность и желаніе молиться, утѣшаться молитвою и душу свою возносить къ Богу съ чувствомъ глубокой благодарности. Отецъ говоритъ, что рожденіе и смерть въ волѣ Божіей. Ему одному вѣдомо, чтò, зачѣмъ, почему? Нашъ умъ коротокъ, но душа наша въ чувствахъ своихъ безгранична. Душою мы можемъ многое понять, многое угадать; сильная вѣра, вѣра безусловная есть наше утѣшеніе, наша сила, наша мудрость и отрада! Вотъ что всегда говорил отецъ. Да и мало ли чего благого, утѣшительнаго наслышалась я отъ него. Мы посланы на сію землю не для счастія, не для радости, а для исполненія долга и для усовершенствованія себя. Претерпѣвый до конца, сказано въ Евангеліи, тотъ спасенъ будетъ! Все это въ самыя горькія минуты жизни говоритъ мнѣ отецъ.

Глаша ничего не возражала; она задумалась. Въ это время раздался ударъ колокола.

— Достойна, — сказала Таня и перекрестилась. Перекрестилась и Глаша и сказала:

— Пойдемъ къ обѣднѣ.

— Поздненько, — сказала Таня, — но пойдемъ.

— Что жъ, что поздно, не приходить же прежде сторожа, — живо и досадливо возразила Глаша. Духъ противорѣчія и строптивости ежеминутно проявлялся въ ней.