Серп и крест. Сергей Булгаков и судьбы русской религиозной философии (1890–1920)

Церковь Христова озаряет мир светом истины, она есть соль, его осоляющая. Не может быть положено предела для области ее влияния. Она есть новая закваска, претворяющая все естество человеческой жизни, и не существует в ней стихии, совершенно недоступной для этой закваски. Ибо воистину воплотился и непреложно вочеловечился Господь Иисус Христос; Он приял на себя все тяготы человеческой жизни и тем призвал нести их во имя Христово. Во всех делах человеческих одинаково должно стремиться к исканию воли Божией и к ее совершению через свободную волю человека; таково неотменное требование христианской веры. Нераздельна христианская совесть, ею единою должен определяться человек во всех своих деяниях и начинаниях, движимый христианским вдохновением, просветляемый благодатию Св. Духа-Утешителя[418].

Таким образом, Собор обладал полномочием участвовать в формировании нового правительства и сделать так, чтобы оно, по крайней мере в общих чертах, соответствовало христианским нормам жизни.

Между тем в речах Булгакова чувствуется понимание того, что события могут начать развиваться в другом направлении; он постоянно напоминает об опасностях правительства с антихристианским настроем, о правлении Антихриста. Правительство, которое не поддерживается церковью, превращается «в царство зверя, изображенное у Тайновидца», в «игралище себялюбия, личного и классового»[419]

. Для Булгакова борьба церкви означала нечто большее, чем политическая битва; она была частью более масштабной битвы добра и зла, Христа и Антихриста, которую предвидела интеллигенция в начале столетия. Данное Булгакову поручение составить воззвание по поводу зол социализма и масонства[420] соответствовало такой точке зрения, естественным образом вытекавшей из его раннего христианского социализма. В ходе Собора понятие «христианская политика» приобрело реальный смысл, поскольку в качестве объекта борьбы рассматривалась атеистическая советская власть. Острая поляризация и борьба ценностей, характерные для периода после 1907 года, предвосхищали борьбу, которая фактически началась в 1917 году.

Такое восприятие функции Собора как кульминации дебатов начала века разделялось далеко не всеми. Некоторые друзья Булгакова из «Пути» и Московского религиозно-философского общества соглашались с ним в понимании важности Собора, тогда как другие видные представители интеллигенции искали иные пути разрешение беспокоивших их социальных проблем. Е. Н. Трубецкой, К. М. Аггеев, П. И. Астров, И. М. Громогласов, А. В. Карташёв и другие играли на Соборе активную роль, работая вместе с Булгаковым в комитете по большевизму в церкви и по другим вопросам. В то же время Философов, например, занял откровенно антагонистическую позицию по отношению к Собору, а Блок и Белый, поглощенные собственными религиозными исканиями, не проявили ни малейшего интереса к этому официальному мероприятию. Собор был в центре внимания таких не столь широко известных мыслителей и писателей, как Н. Д. Кузнецов и Б. В. Титлинов, посвятивших себя церковным вопросам в их связи с общественной жизнью. Главной опорой для Собора была не «интеллигенция» и не «народ», но церковная паства, которая принимала участие в выборах, чья вера оставалась неколебимой при всех бурях войны и революции.

По замыслу Булгакова и его коллег-делегатов, новая Россия должна была управляться совместно светским парламентом и соборной церковью во главе с патриархом. Новое правительство должно было проникнуться духом христианства, а церковь и государство – сосуществовать в гармоничном симбиозе. Согласно этому образу, частично вырисовывавшемуся на церковном Соборе 1917–1918 годов, политическая система должна была основываться на социальных идеях соборности и симфонии.

Глава одиннадцатая

Диспут об Имени Божием: неоисихазм